— Вы любите свой город, Тоньо, — сказала она, проводя затянутым в кружево пальцем по его запястью и глядя ему в глаза.
— Люблю, — ответил он, думая вовсе не о Малаге, и стягивая невесомую перчатку с бледных пальцев. — Вы снова хотите пленить меня, грозный пират Морган?
Она покачала головой, по лицу ее скользнула тень грусти. Прохладный палец коснулся его губ, веля умолкнуть.
— Здесь нет пирата Моргана, Тоньо. А мне… разве мне нужно пленять вас?
Теперь он покачал головой. К чему пленять, когда он…
— Я хочу, чтобы вы остались, Марина. Со мной.
Она засмеялась, все так же невесело, и поцеловала его. В губы. Сначала легко и невинно, а потом…
Потом их одежда валялась по всей ротонде, а они сами лежали на подушках, слушая песни водопада и далекий гомон города. Марина окунала соломинку в невесть откуда взявшийся бокал с мандариновым шербетом и рисовала на Тоньо холодные морские течения. А может быть — путь к зарытым на Тортуге сокровищам. Или просто ей нравилось слизывать капли шербета с его кожи.
Особенно вдумчиво она обрисовала шербетом огненную птицу на его плече.
— Ты похож на этого феникса, Тоньо. Горячий. — И потерлась о нарисованную птицу губами. — Почему феникс? Только у вас, у Альба…
Тоньо тихонько засмеялся, сел на подушках и усадил Марину рядом.
— Потому что Альба и есть огонь, моя фата Моргана.
Сорвав цветок бегонии, обвивающей колонну, протянул ей на ладони. Она хотела было его взять, но не успела: повинуясь желанию Тоньо, цветок вспыхнул и взлетел птицей, покружил над ними и вернулся обратно на ладонь. Не цветком, не пеплом, а крохотным фениксом — ало — оранжевым, с любопытными золотыми глазами — бусинами.
Марина ахнул, а потом засмеялась и осторожно погладила птицу по спинке.
— Он не жжется! Горячий и… — Она искоса глянул на Тоньо, улыбнулась. — Нежный. Как ты.
Феникс курлыкнул и подпрыгнул, попытавшись клюнуть надетое на ее палец золотое колечко. Не удалось — Марина испуганно отдернула руку.
— Не бойся, — усмехнулся Тоньо, накрывая обиженно пищащего феникса второй ладонью. — Он всего лишь хочет золота. Как и всякий Альба.
Сняв одно из своих колец, Тоньо дал его фениксу на открытой ладони. Феникс глянул на золото сначала одним глазом, затем другим, взмахнул крылышками — и подношение исчезло, а сама птичка потяжелела, засверкала еще ярче и довольно курлыкнула.
— Альба и золото. Альба и сказки… — Марина задумчиво потерлась щекой о плечо Тоньо. — Или это была не сказка? Один чокнутый на Тортуге уверял, что любой, кто посмеет напасть на «Санта-Маргариту», сразу пойдет ко дну.
— Ну нет, не сразу. — Тоньо чуть подбросил феникса на ладони, и тот перепорхнул на запястье к Марине. — С затонувшего судна казна ее величества не получит ни медяка. Просто порох то взрывается, когда этого никто не ждет, то не взрывается…
Почему-то казалось совершенно естественным вот так, запросто, рассказать Марине о тайне рода Альба. О том, что Тоньо, как и два десятка поколений его предков, колдун.
А Марина погладила его по щеке, улыбнулась.
— Паника действует лучше пушек, — продолжила она его мысль. — Враг сдается, Альба получает свое золото.
Тоньо, но почему ты?..
Тоньо не позволил ей закончить. Он знал, что она хочет спросить: почему он не пустил ко дну «Розу Кардиффа»? Но ответить на этот вопрос Тоньо не мог. Не только Марине, даже себе. То есть он знал, почему не утопил Моргана сразу, как только очнулся на палубе пиратского брига. Просто не мог сосредоточиться, огонь не слушался. Эта невыносимая легкость бытия после удара по голове сделала его беспомощным кутенком. Потом, в каюте у Моргана — выжидал, уж очень не хотелось умирать вместе с пиратами. А вот когда его посадили в шлюпку и «Роза Кардиффа» показала корму… а дьявол знает, почему! Тоньо не желал об этом думать, особенно сейчас, когда она была так близко, его фата Моргана.
Вместо ответа он ее поцеловал и притянул ближе, совсем — совсем близко, не обращая внимания на гневное курлыканье феникса. Кажется, его немножко прижали.
На этот раз они занимались любовью медленно и нежно, словно паря в морской глубине, среди любопытных морских коньков, ослепительно — ярких актиний и блеска золота, вытекшего из разбитых сундуков.
Не думая о времени, забыв о войне, видя и слыша только друг друга…
Немножко украденного у судьбы счастья.
Самая малость.
Потому что в глазах Марины снова был тот же вопрос, на который Тоньо не знал ответа.
— Теперь твоя очередь рассказывать сказки, фата Моргана, — шепнул Тоньо, опередив ее на удар сердца, не более. — Как ты стала капитаном?
Ее глаза посерели, словно подернулись дымкой. Что-то блеснуло в них, как акулья спина совсем близко от поверхности воды, тут же по губам пробежала еле заметная улыбка.
— Как в сказке, Тоньо. Была юнгой, вызвала на дуэль капитана — и о — ля — ля, вот уже я капитан! — Она передернула плечами и потерла тонкую нитку шрама над ключицей. — Если б Фитиль не напился, если б не полез ко мне в штаны, если б не принял вызова на бой, если б не та волна… ты видел когда-нибудь волну, которая идет по морю в полный штиль и захлестывает корабль по самую мачту?
Она замолкла и глянула на Тоньо: тайна на тайну, дон колдун.
— Нет, никогда. — Он взял ее ладони в свои, поднес к губам, коснулся дыханием пальцев.
— Фитиля смыло, а меня выбрали капитаном. Вот и вся история.
Ее шутливый тон не обманул бы и цыпленка. Тоньо ужасно хотелось расспросить ее подробнее, хотя бы о том, как она попала на корабль, и почему притворяется юношей, и еще о сотне разных разностей.
— Вся ли, фата Моргана?.. — только и успел он спросить, как на башне Алькасабы пробили часы.
Тоньо вздрогнул: часам не было места здесь и сейчас, как не было Алькасабе, Малаге и всему миру. Только он и Марина, его мечта и наваждение…
— Не вся, — тихо ответила она, тихо, как журчание водопада по крыше. — Я расскажу тебе потом. Тоньо?
Тоньо!
В ее голосе было удивление, в глазах — зов моря, и сквозь нее просвечивали увитые бегонией колонны ротонды, а может быть — окно его собственной спальни. И голос был уже не Марины, а Берто…
— Останься, — попросил он, уже понимая, что просыпается, и цепляясь за ускользающий сон.
— Я приду в Малагу! На праздник!.. — услышал он то ли обещание Марины, то ли перекличку слуг под окном.
И проснулся.
Дома, в Малаге. В комнате, некогда принадлежавшей его покойному брату Фердинанду.
— Да просыпайтесь же, Тоньо! — в голосе Берто звучала чуть не паника. — Ваш батюшка… ваша невеста…
На последнем слове Тоньо подскочил, едва не стукнувшись макушкой о подбородок склонившегося над ним идальго.
