– Ничего, голубушка, перемелется – мука будет, – утешала старушка, ковыряя свою бесконечную работу. – Как быть-то… Своеобычлива у вас маменька-то, ну да это ничего, душа-то у нее добрая.
IX
Хиония Алексеевна уже начала испытывать на своей особе живительное влияние приваловских миллионов. Когда она сидела в гостиной Агриппины Филипьевны и в сотый раз перебирала все, что успела узнать и придумать относительно Бахаревых, Данилушки и Привалова, приехала Антонида Ивановна. Нужно заметить, что и раньше отношения между этими дамами, то есть Хионией Алексеевной и Антонидой Ивановной, были очень дружелюбны, хотя и не подавали никакого повода к особенной нежности. Но на этот раз Антонида Ивановна отнеслась к Хионии Алексеевне с особенным вниманием. Конечно, Хиония Алексеевна настолько чувствовала себя опытной в делах подобного рода, что не только не поддалась и не растаяла от любезных улыбок, а даже подумала про себя самым ядовитым образом: «Знаю, знаю, матушка… Это тебя гордец подослал!» Разговор сейчас же завязался о разорении Бахаревых, о Привалове, и Хионии Алексеевне представился самый удобный случай прикинуться совершенно равнодушной к своему жильцу, что она и не преминула выполнить с замечательным искусством.
– Я слышала, что Привалов нынче почти совсем не бывает у Бахаревых, – проговорила Антонида Ивановна, тоже стараясь попасть в тон равнодушия. – Вероятно, дела по опеке отнимают у него все свободное время. Мой Александр целые ночи просиживает за какими-то бумагами.
– Ах, я, право, совсем не интересуюсь этим Приваловым, – отозвалась Хиония Алексеевна. – Не рада, что согласилась тогда взять его к себе на квартиру. Все это Марья Степановна… Сами знаете, какой у меня характер: никак не могу отказать, когда меня о чем-нибудь просят…
– Привалов, говорят, был очень заинтересован Nadine Бахаревой?..
– И вы верите этому, Антонида Ивановна? Nadine Бахарева!.. Что такое Nadine Бахарева?
Агриппина Филипьевна молчала, слушала этот разговор, но потом ни с того ни с сего заметила:
– А я так думаю, Хиония Алексеевна, что этот ваш Привалов выеденного яйца не стоит… Поживет здесь, получит наследство и преспокойнейшим образом уедет, как приехал сюда. Очень уж много говорят о нем – надоело слушать…
Хиония Алексеевна обиделась. Она никак не ожидала именно такого действия своей тактики… Когда она приехала домой, в душе у нее щемило неприятное чувство, от которого она никак не могла освободиться. А дело, кажется, было ясно как день: несмотря на самую святую дружбу, несмотря на пансионские воспоминания и также на то, что в минуту жизни трудную Агриппина Филипьевна перехватывала у Хионии Алексеевны сотню-другую рублей, – несмотря на все это, Агриппина Филипьевна держала Хионию Алексеевну в известной зависимости, хотя эта зависимость и выражалась в самой мягкой, дружеской форме. Но теперь другое дело: Хиония Алексеевна, по мнению Агриппины Филипьевны, готова была вообразить о себе бог знает что. Почтенная дама не могла вынести даже одной мысли, что эта Хина, кажется, мечтает устраивать у себя такие же soirées, как она, Агриппина Филипьевна. И вообще еще один маленький шаг, и Хина, пожалуй, совсем задерет нос и в состоянии даже забыться…
«А черт с ним, с этим Приваловым, в самом-то деле, – раздумывала наедине Заплатина под влиянием только что полученной неприятности от своей пансионской подруги. – Пожалуй, с ним только даром время проведешь, а каши не сваришь…»
А Привалов в это время, по мнению Хионии Алексеевны, лишился последних признаков человеческой мысли, доказательством чему, во-первых, служило то, что он свел самое компрометирующее знакомство с каким-то прасолом Нагибиным, настоящим прасолом, который сидел в мучной лавке и с хлыстом бегал за голубями. Мало этого, Привалов привез его к себе в квартиру, пил с ним чай, и такие tête-à-tête тянулись битых две недели. Наконец в одно прекрасное утро, когда только что установился первый санный путь, к домику Хионии Алексеевны подъехала почтовая повозка, заложенная парой (обратите особенное внимание: парой); Привалов и Нагибин вышли на подъезд, одетые по-дорожному… Но предоставим самой Хионии Алексеевне рассказать то, что последовало дальше:
– Нет, вы представьте себе, Агриппина Филипьевна, такую картину… Я нарочно подбежала к окну и замерла, – да, совсем замерла!.. Смотрю: Ипат выносит маленький чемоданчик, кладет этот чемоданчик в повозку… А я жду, чувствую, что готова упасть в обморок… Привалов садится в повозку и садит рядом с собой этого прасола Нагибина! Ведь он проехал по всему городу с этим Нагибиным, проехал среди белого дня, все его, наверно, видели?! И это миллионер Привалов… Ха! ха! ха!.. Только в этот момент мне сделалось ясно, какую жертву я принесла для этой старой ханжи Марьи Степановны… Вы знаете мой характер, Агриппина Филипьевна… Да… И вот к чему повели все мои хлопоты, все мои заботы, тревоги, волнения…
В первый раз Привалов проездил дней десять и вернулся один, без Нагибина, что немного успокоило Хионию Алексеевну. Но, увы! Привалов прожил в Узле всего неделю, а потом явился опять Нагибин, и они опять уехали в одной повозке. Матрешка донесла своей госпоже, что Привалов строит мельницу в деревне Гарчики, в двадцати верстах от Лалетинских вод. Заплатина приняла это известие так безучастно, как будто Матрешка рассказывала ей о какой-нибудь полярной экспедиции. Какие Гарчики? Что это за глупое название?.. Хиония Алексеевна окончательно махнула рукой на своего жильца и, конечно, сейчас же отправилась отвести душу к своему единственному, старому, верному другу.
Хиония Алексеевна чувствовала себя в положении человека, изувеченного поездом, все ее планы рушились, надежды растаяли, оставив в душе мучительную пустоту. И в этот-то критический момент, когда Заплатина сидела на развалинах своих блестящих планов, вдруг к подъезду подкатываются американские сани с медвежьей полостью, и из саней выходит… Антонида Ивановна Половодова… Та самая Половодова, которая в течение долгих лет была только обидно вежлива с Хионией Алексеевной, та Половодова, которая не заплатила ей визита.
– А я к вам, милая Хиония Алексеевна, – весело говорила Половодова, раздеваясь в передней при помощи Виктора Николаича. – Я слышала от maman, что вы не совсем здоровы, и приехала навестить вас… Не беспокойтесь, пожалуйста, Виктор Николаич!.. Благодарю вас…
Хиония Алексеевна готова была даже заплакать от волнения и благодарности. Половодова была одета, как всегда, богато и с тем вкусом, как унаследовала от своей maman. Сама Антонида Ивановна разгорелась на морозе румянцем во всю щеку и была так заразительно свежа сегодня, точно разливала кругом себя молодость и здоровье. С этой женщиной ворвалась в гостиную Хионии Алексеевны первая слабая надежда, и ее сердце задрожало при мысли, что, может быть, еще не все пропало, не все кончено…
– Вы слышали, Хиония Алексеевна, – говорила Половодова с деловым, серьезным лицом, – на святках у Ляховских бал…
– Да, да… Ведь у них каждые святки бывает бал.
– Совершенно верно, но это будет что-то особенное… Уже идут приготовления, хотя до Рождества остается целых два месяца.
