* * *
Посвящается Ройбену
Человек – это рухнувшее божество. Когда люди вернутся к невинности, жизнь станет дольше и будет переходить в бессмертие так же незаметно, как мы пробуждаемся ото сна.
Ральф Уолдо Эмерсон. Природа
[1]
«Искусство призвано нести истину о предмете, а не быть истиной».
Сильви Бересфорд-Тодд
Однажды [св. Георгий] пришел в город Салем, близ которого жил змей, каждый день пожиравший кого-нибудь из жителей, выбираемых по жребию согражданами.
В тот день, когда пришел св. Георгий, жребий пал на королевскую дочь Клеолинду. Св. Георгий решил, что она не должна умереть, отправился на болота, где обитал змей, сразился с ним и убил его.
Оказываясь перед лицом препятствий или опасностей, даже самых серьезных, даже принявших обличье змея, он не уходил в сторону и не робел, но бросался вперед, не щадя ни себя, ни своего коня. Вооруженный одним лишь копьем, он вступал в битву, сражался не за страх, а за совесть и в конце концов одолевал врага, коего другие убоялись.
Именно так должен вести себя скаут перед лицом препятствий и опасностей, даже самых серьезных и пугающих, невзирая на скудость своего оснащения.
Роберт Баден-Пауэлл. Руководство по скаутингу для мальчиков
30 марта 1944
Последний вылет
Нейзби
Он дошел до живой изгороди у кромки летного поля.
Обход территории. Ребята говорили «ежедневный моцион» и не находили себе места, если это правило нарушалось. Суеверные. Все как один – суеверные.
За живой изгородью тянулись распаханные под зиму голые поля. Он не загадывал увидеть алхимию весны – преображение темно-бурой поверхности в зеленую, а потом в бледно-золотую. Жизнь лучше измерять урожаями. Их он насчитал предостаточно.
Аэродром окружали плоские фермерские угодья. Сама ферма, квадратная и незыблемая, находилась в левой стороне. Чтобы самолеты не снесли дом, на коньке крыши по ночам зажигали красный маячок. Если при заходе на посадку конек оставался позади, ребята понимали, что это перелет и надо принимать меры.
Отсюда он видел дочку хозяина, которая во дворе кормила гусей. Какой-то был детский стишок… Нет, то было про хозяйку, которая оттяпала хвосты мышам. Жуткая картина. Бедные мышата, сокрушался он в детстве. Да и сейчас тоже. Детские стишки бывают на редкость кровожадными.
На дворе, в траве шурша,
Жили три слепых мыша.
А хозяйка ночью встала —
Всем хвосты поотрубала.
С дочерью фермера он так и не познакомился, даже не выяснил, как ее зовут, но, вопреки здравому смыслу, испытывал к ней самое сердечное чувство. Она всегда махала им вслед. Иногда к ней присоединялся отец, пару раз появилась мать, но ни один боевой вылет не обходился без прощания этой девушки.
Завидев его, она и сейчас помахала. Вместо того чтобы ответить тем же, он взял под козырек. Решил, что это ей понравится. С такого расстояния она могла различить не более чем военную форму. Девушка понятия не имела, кто этот человек. Тедди был всего лишь одним из многих.
Он свистнул, подзывая собаку.
1925
«Алуэтта»
– Гляди! – встрепенулся он. – Жаворонок! Полевой жаворонок. – Скосив глаза, Тедди заметил, что тетка смотрит в другую сторону. – Да нет же, вот там, – указал он пальцем.
Одна морока с ней.
– А-а, – в конце концов протянула она. – Вон где, вижу! Странно… что он там делает?
– Парит, а потом, наверное, опять улетит к небу.
Жаворонок взмыл на волне своей удивительной песни. Трепетный полет птицы и чудо ее музыки неожиданно растопили ледок в душе Тедди.
– Слышишь?
Театральным жестом тетушка приложила ладонь к уху. Расфуфыренная как павлин, она была здесь совершенно не к месту, особенно в этой затейливой, красной, как пожарный сигнал, шляпе с двумя пышными фазаньими перьями, колыхавшимися от малейшего движения. Не ровен час – охотники подстрелят такую дичь; он бы не удивился. И поделом будет, подумал Тедди. Время от времени ему разрешались – не кем-нибудь, а его собственной волей – варварские мысли: естественно, неозвученные. («Хорошие манеры, – наставляла мама, – это доспехи, которые следует надевать каждое утро».)
– Что я должна слышать? – переспросила наконец тетка.
– Песню. – Он запасся терпением. – Песню жаворонка. Все, уже смолкла, – добавил он, поскольку тетка упорно делала вид, будто прислушивается.
– Может, сейчас опять начнется.
– Вряд ли. Жаворонок улетел. Тю-тю. – Для пущей убедительности Тедди захлопал руками, как крыльями.
Ее знакомство с миром птиц ограничивалось фазаньими перьями. Да и от мира животных она была очень далека. Кошку и то не держала. К дворняжке Трикси, которая сейчас бежала впереди, с азартом обнюхивая пересохшую канаву, тетушка относилась с полным равнодушием. Трикси, самая верная его спутница, всегда была рядом, буквально со щенячьей поры, когда умещалась в кукольном домике его сестер.
Неужели тетушка ждет, что ее будут просвещать? – спрашивал себя Тедди. А иначе зачем они сюда тащились?
– Жаворонка узнают по его пению, – назидательно сообщил он. – По прекрасному пению.
Просвещать тетку в вопросах прекрасного было, разумеется, гиблым делом. Прекрасное – это данность, которую ты либо воспринимаешь, либо нет. Его сестры, Памела и Урсула, воспринимали. А старший брат Морис – нет. Братишка Джимми для прекрасного был еще слишком мал, а отец, как видно, слишком стар. У отца, Хью, была граммофонная пластинка «Взлетающий жаворонок», которую они слушали дождливыми воскресными днями. Но та чарующая музыка и близко не стояла к настоящей песне жаворонка. «Искусство, – говорила, точнее, внушала ему мать, Сильви, – призвано нести истину о предмете, а не быть истиной». Покойный дед Тедди по материнской линии был известным художником, и такое родство позволяло маме выносить авторитетные суждения об искусстве. Равно как и о прекрасном, считал Тедди. Все эти понятия – Искусство, Истина, Прекрасное – в маминых устах будто бы начинались с прописной буквы.
– Если жаворонок летает высоко, – без всякой надежды продолжал он, обращаясь к Иззи, – значит погода ясная.
– Ну, знаешь ли, ясную погоду видно безо всяких птичек: достаточно посмотреть вокруг, – сказала Иззи. – Сегодня, к примеру, погодка чудная. Люблю солнце, – добавила она, закрыв глаза и воздев к небу наштукатуренное лицо.
«Кто ж не любит солнца?» – подумал Тедди. Исключение составляла разве что его родная бабушка, жившая затворницей в Хэмпстеде: у нее в гостиной всегда были задернуты тяжелые бархатные шторы, чтобы не впускать в дом солнечный свет. Или чтобы не выпускать мрак.
