Женя вернулся к ней, нырнул в теплую нежность:
– Ты не ответила. Ты меня любишь?
– Я ответила. Разве ты не услышал? Или ты умеешь слушать только ушами? А твои губы – разве они разучились меня слушать? Раньше я этого не замечала.
– Бесстыдница, ты умеешь уйти от ответа, да так, что я же оказываюсь виноват, что осмелился задать вопрос. Вместо того, чтобы просто сказать: «Да».
Маша молча улыбалась. Женя не мог видеть ее улыбки.
– Ты улыбаешься?
– Во весь рот.
– Ты счастлива? Скажи, пожалуйста, тебе хорошо?
– Я счастлива, и мне хорошо с тобой. Мне плохо только без тебя.
– Это нечестно, я спрашиваю тебя вовсе не об этом. Ты опять плутуешь и отвечаешь совсем на другой вопрос. Ты можешь хоть раз ответить честно, без жульничества. Ты прекрасно понимаешь, из-за чего я переживаю.
Маша поцеловала его в горячий солоноватый лоб. Она поймала Женину руку, перебирающую ее волосы. Серебряная змейка, окольцевавшая его палец, запуталась и дернула волосок.
– Не переживай. Мне хорошо от того, что хорошо тебе. Этого достаточно.
– Тебе, может быть, достаточно. Но не мне.
– Не комплексуй.
– Я и не комплексую.
– А то я не чувствую. Ты все пытаешься себе и мне доказать, что ты мужчина. А никому ничего доказывать не надо. Пойми. С нашей первой свадебной ночи. Ты переживаешь, по-моему, до сих пор, что тогда ничего не получилось…
– Прости. Я оказался мальчишкой, а не мужем.
– Замолчи, дурачок. Ты оказался настоящим мужчиной. Ты пожалел меня. И ради меня отступил. На это способен только муж.
– Тебе было очень больно.
– Очень.
– Понимаешь, я этого совсем не ожидал. Я испугался…
Он надолго, протяжно замолчал, не решаясь задать вопрос. Она поняла и кивнула:
– Ну, спрашивай.
– Зачем ты обманула меня?
– Обманула? Я не понимаю.
– Тогда. У тебя дома в Москве. После твоего возвращения из Питера. Когда я получил от тебя пощечину. Тогда ты сказала, что все это у тебя уже было. Ты понимаешь, что ты мне сказала? Ты понимаешь, что твои слова означали для меня? Что я у тебя не первый. Мне плевать, что для миллионов людей это не значит ровным счетом ничего. Но я не из этих миллионов. Умирала моя мечта. Знаешь, сколько ночей я провел без сна? Чего стоило мне решение, что ты мне нужна, что бы ни было в твоей прошлой жизни. Ты – первая, ты – последняя, ты – единственная моя женщина.
– Ты считал… Считал, что ты у меня не первый? Правда? Я этого никогда не говорила. Я не могла такого сказать. Я не обманывала тебя. Боже мой, тебе не из-за чего было переживать, Женечка. – Маша выпрямилась, и внезапная мысль обрушилась на нее: – Подожди. Значит, тогда, в новогоднюю ночь, когда ты пожалел… когда ты не тронул меня… ты все еще считал, что я уже раньше принадлежала кому-то до тебя? Да? И несмотря на это… Женя, посмотри мне в глаза. Я все правильно поняла?
– Ты все поняла правильно.
– Женечка, ты… таких не бывает.
– Ты это уже говорила. Тогда…
Дверь неожиданно скрипнула, запуская томившийся в коридоре свет, и тут же в постель без церемонных приглашений запрыгнула Аманта. Этого мгновения Маше хватило, чтобы нырнуть с головой под одеяло, но серебряные змееподобные браслеты (их опять было, как и положено, семь) предательски звякнули.
– Аленка, тебе чего?
– Жень, ты что, спишь? Аманта просится. Ты же с ней не погулял?
– А ты почему не спишь? Привидение в пижаме. Ты маме что обещала? Живо спать…
Но ночное привидение не спешило исчезать, подозрительно глядя на сброшенные вперемешку на пол вещи.
– А…
– Кыш, пернатая!.. Марш спать. Я сейчас выйду с Амантой, – и Женька сделал вид, что намеревается швырнуть в «привидение» тапочкой.
Схватившись за край двери, сестренка попыталась резко захлопнуть дверь, но детские пальчики не успели вовремя выскользнуть из щели… Аманта раньше Женьки, застрявшего в узких, с трудом налезающих джинсах, оказалась возле ревмя ревевшей на полу в коридоре девчушки. Когда к ним выбежала Маша, завернутая похлеще детского привидения в волочащееся за ней белое одеяло, Аленка рыдала во весь голос на руках брата. Женя без видимого успеха пытался успокоить сестренку, целовал пострадавшую руку и дул на нее, одновременно размазывая ладонью катящиеся по пухлым щечкам ручейки. Аманта, пританцовывая на задних лапах и царапая когтями и Женю, и Аленку, поскуливала и, казалось, стонала, в порыве сострадания пытаясь вылизать хотя бы голые детские пятки. Маша расправила стиснутый крохотный кулачок. Пальчики были целы, только красная, чуть вдавленная полоска пересекала их.
– Аленка, смотри, как Аманта перепугалась. Ой, бедная Аманта… Как она переживает. Пожалей ее, Алён, погладь, погладь. Вот так, молодец. Не бойся, Аманта, не бойся. У нас всё уже прошло. Обними ее. Жень, присядьте. Бедная собачка…
– Не бойся, Аманта, – повторяла за Машей маленькая, тут же забывшая о своем собственном горе девочка, уворачиваясь от длинного шершавого языка. – У нас всё прошло…
Женя вернул в комнату покинувшую ее на время темноту. Где-то за стенкой в своей кроватке притворялась спящей совсем успокоившаяся, притихшая Аленка. Одеяло соскользнуло с Машиных плеч на кровать.
– Твоя сестрица все поняла.
Женя пожал плечами:
– Она запомнит только свои пальчики. Она еще мелкая. Ничего не бойся: ты – моя жена, – он погладил ее по плечу. – Аленка не выдаст.
Маша сидела на постели, чуть печальная, подтянув к груди колени и обвив их руками.
– Пошли, Женечка. Проводи меня. А то мне дома тоже не поздоровится.
И она спустила босые ноги на холодный пол.
Четвертая четверть
3 апреля, вторник
– Алло. Это ты, Женек? Нет, еще не завалилась. Мы тут вдвоем… с физикой. Кто кого пересидит… Что стряслось?.. Жень, ты сумасшедший… Ты где?.. Где здесь?.. Все. Заходи в подъезд, я сейчас выскочу.
Маша вылетела в коридор. Бесплотной тенью она миновала освещенное лишь ночным телевизионным экраном пространство холла, примыкающего к гостиной, где ужинал только что пришедший с работы папа, набросила на плечи куртку и тихонько прикрыла за собой тяжелую ожелезенную дверь. Снизу ей навстречу зашелестел, быстро пролистывая этажи, лифт. Он затормозил, не дотянув один пролет. В межэтажье они встретились.
– …Пап, если ты сейчас скажешь что-нибудь против Маши, мы с тобой окончательно поссоримся.
