– Сейчас… – Женя метнулся к столу, где лежал его блокнот, с которым он вчера бродил по Эрмитажу.
Быстрыми уверенными штрихами, спеша зафиксировать ускользающее мгновение, он делал наброски, запоминая на бумаге линии, формы, выражение глаз. Карандаш послушно повторял плавные очертания фигуры, отмечал игру светотени, притормаживал на деталях и мчался дальше на следующий, нервно перевернутый лист, чтобы повторить все то же в ином ракурсе. Женя специально вырисовал яркий блик в уголках ее черных глаз, чтобы не забыть, не утерять это сияние нежного любимого лица, обращенного к нему.
– Сколько уже времени?
Женя поднял с пола ее часики:
– Через двадцать минут – полдень.
– Боже мой! – перепугалась Маша. – Мы с тобой утреннее посещение проспали. – Но тут же успокоила себя: – Пойдем после обеда.
Она вдруг подозрительно посмотрела на Женю:
– А где, извините, ваши часы, сэр?
– Да-а… – Женя сделал неопределенное движение рукой.
– Что это значит? Ты их сломал, потерял?
Она вспомнила, что уже вчера они отслеживали полночь по ее ручным курантам. Жениного дорогущего призового «Rado» она не наблюдала. Догадка, которая пришла ей в голову, вначале показалась совершенно нелепой. Маша попробовала отмахнуться от нее, но мелкие детали подталкивали ее к этому объяснению. Она знала, что никаких серьезных денег у Жени не было. Еще вчера у нее промелькнул вопрос, как Женя смог расплатиться за венчание. Она не верила в альтруизм священников, нарушающих церковный канон, венчая в запретный вторник влюбленных лишь ради чистых идеалов любви. Теперь она знала цену их венчанию. Маша просверлила взглядом Женю, все еще вырисовывающего в своем блокноте, и повторила жест, который она запомнила вчера в церкви, когда священник не спешил заносить их имена в церковную книгу: постучала пальцем по запястью левой руки: «Время, время». Лишь сейчас она поняла настоящий смысл этого напоминания.
Женя улыбнулся:
– Иначе он ни за что бы нас не обвенчал. Не печалься, часы – дело наживное.
– Женечка. Почему в церкви? Ты же знаешь, я ведь некрещеная. Это запрещено. Я никогда не верила в бога.
– Я тоже. Но разве это важно? Я верю в любовь. Я верю в тебя и верю в себя. Я верю, что любовь должна быть чистой с самого ее рождения. Ты должна была стать моей женой. Я решил это еще позавчера. Ты должна была стать моей женой, чтобы стать моей. Навсегда. Другого я не допускаю. Я придумал такой способ. Все должно быть в жизни по-настоящему.
– Жень. Таких, как ты, не бывает, – Маша вглядывалась в него снизу вверх, словно увидела его впервые. – А таких, как я – сколько угодно. Почему…
Женя отбросил карандаш и не дал ей договорить… Когда она отстранилась, чтобы перевести дыхание, он прошептал в самое ухо, касаясь губами ее волос:
– Ты – единственная.
Женя смотрел, не сводя с нее глаз. Как он был красив сейчас, ее Женя!
15 января, понедельник
Предпоследний этап школьной гонки на выживание открыл череду скандалов, которые прокатились по классу, вовлекая в свой оборот все новых и новых участников. Многие события оказались разновелики и внешне не связаны друг с другом, но по своей внутренней труднообъяснимой, но явно закономерной логике они пришлись именно на этот период жизни класса – окончание одиннадцатого. Зажатым жесткой дисциплиной и авторитарным правлением ребятам все теснее становилось в клетке из еще вчера незыблемых требований. Возможно, посеянные Мамой-Олей семена самоосознания и самоутверждения как личностей в момент физического взросления упали на благодатную почву и дали слишком уж бурные, рвущиеся в самых неожиданных направлениях всходы. Молодые побеги тянулись к свободе сквозь строгую арифметику решетки, и вопрос заключался лишь в одном: выдержат ли стальные прутья этот натиск до того момента, как откроются двери этой выстроенной в совсем иные времена и для иных воспитанников темницы знаний? Ребята начинали ощущать в себе силы и стремления к переменам, но никто не представлял, в какие формы могут вылиться эти слабоуправляемые процессы.
Это время пришлось на тот этап взаимоотношений Монмартика и Маши, когда их чувства перехлестывали через край, а эйфория от поглощенности друг другом застилала глаза и отодвигала на второй план всю иную жизнь, не касавшуюся их любви.
Однако школьный сериал вращался не только вокруг них. Первое происшествие в полосе резких эпизодов вряд ли обещало громкий резонанс, когда оно начиналось как грубоватая и не слишком смешная пакость.
Слякотная погода, установившаяся после приличного по нынешним понятиям Рождества, исключила лыжи из физкультурной программы. Два первых урока 11 «В» бесновался в гимнастическом зале.
В девчоночьей раздевалке еще не остывшие и возбужденные юные олимпийки, галдя и подкалывая друг друга, стягивали с себя неприятно мокрые футболки, чтобы вернуться в женственное обличье. По помещению, как всегда, бродила абсолютно нагая Олька, которая имела обыкновение вначале снять с себя все пропотевшее белье и лишь затем пускаться на поиски куда-то запропастившегося пакета с чистым. Маша отвернулась к стене, стаскивая через голову хэбэшную майку. На тоненькой цепочке поблескивала подаренная Женей обручальная закольцованная змейка, и Маша не стремилась, чтобы девчонки заметили ее и начали задавать никчемные вопросы.
В прошлый четверг, первый день нового полугодия, Маша, сбежав без предупреждения от обязательной утренней эскортировки Инги, спряталась в подъезде пятиэтажки на подходе к школе. Она увидела Женю издалека из своей засады и все-таки едва не упустила его. Он летел, ничего не замечая вокруг, опьяненный собственными мыслями. Женя очнулся лишь после третьего оклика. Он нисколько не удивился. Влетев в подъезд, увлекая за собой выскочившую к нему Машу, он, устроив ограждение из двух упершихся с обеих сторон рук, прильнул к ее губам. Они бы наверняка опоздали на первый урок, если б Маша не взяла ситуацию под контроль. Она поймала его правую ладонь и без лишних разговоров стащила завернутое змейкой кольцо с его безымянного пальца.
– Именно этого я и боялась, что у тебя хватит мозгов прийти с обручальным кольцом в класс.
– Жё-ёна, – протянул Женя полюбившееся слово.
– Жёна, жёна. Ты смотри, в классе не ляпни.
Она сунула кольцо в его нагрудный карман и вытолкала Женьку на улицу. Свое Маша еще по приезде в Москву повесила на цепочку, которая не видна была под блузкой.
В раздевалку вошла Зинка, оставляя нараспашку за собой вход, и одноклассницы накинулись на нее, отчего та лишь крикнула в захлопывающуюся от пинка Инги дверь:
– Ой, мальчики, помогите расстегнуть лифчик!
Она устало брякнулась на скамейку возле Маши и потянулась за пачкой сигарет.
– Девки, у кого моя зажигалка? – Она порылась в сумке: – Может быть, у меня?
– Не кури здесь, – Гаврош вынула у нее сигарету изо рта и бросила в мусорное ведро.
