– Макс, ты же помнишь, в каком состоянии я была после того, как ты сообщил мне ужасные новости! И с тех пор ты ни разу не перезвонил, не спросил, как я себя чувствую и не нуждаюсь ли в твоей помощи?!
Ему стало стыдно, хоть он и звонил через два часа после того, как мама ушла пить валокордин, и справлялся о ее самочувствии, и получил героический ответ: «Не волнуйся за меня, занимайся Аней и Русланом».
Господи, это же его мама, он должен был сообразить, что подобный совет не стоит воспринимать всерьез, и когда она говорит: «Не волнуйся!», – надо волноваться в три раза сильнее, чем обычно!
Пришлось соврать, что, вернувшись из клиники, он неожиданно уснул и проснулся только от ее звонка.
– Ну как там они? – спросила мама скучным тоном, но сразу добавила: – Я так волнуюсь, просто места себе не нахожу!
Макс рассказал, «как там они», и мама повесила трубку.
Утром Макс собрал плоды своих вчерашних трудов: две банки диетического супа-пюре из куриной грудки, две бутылки клюквенного морса и несколько паровых котлет из телятины, и поехал в клинику.
По дороге он завернул на Мальцевский рынок, купить брату домашнего творога, чтобы кости срастались лучше.
Рынок только начинал свою работу, за мраморными прилавками молочного отдела стояли всего три торговки, Макс выбрал монументальную женщину в войлочной жилетке, надетой поверх белого халата, и с трогательной прической из вытравленных перекисью волос.
Услышав просьбу отпустить ему триста граммов самого лучшего творога, женщина с улыбкой достала марлевый узелок и развернула его. Внутри оказался белоснежный шар с отпечатавшейся на нем марлевой сеточкой, и сама тряпица тоже была очень чистой, без единого пятнышка.
Наверное, решил Макс, это творог для посвященных, может быть, для одиноких петербургских старушек, которые ходят к этой тетке через день и покупают по несколько ложечек себе на завтрак, и им давно уже не интересен ни вкус, ни вид творога, а важен сам ритуал…
Он чрезвычайно отчетливо представил вдруг эту старушку, маленькую, худенькую, с прямой спиной, одетую в сдержанную шляпку и классический плащик, модный в Париже в шестидесятые годы. Представил даже ее кота, рыжего, с хулиганской физиономией, носящего интеллигентное имя Роберт или Жан-Поль, с которым старушка обязательно делит свою порцию творога.
Пока он мечтал, продавщица взяла деревянную лопаточку, немного потемневшую от старости, но чистую, и, отделив сектор от творожного шара, положила в контейнер, где он тут же распался на крупные слоистые куски ослепительно белого цвета.
– Больному берете? – вдруг спросила торговка и снова улыбнулась, сверкнув золотым зубом. – Ну, помогай Бог.
Макс искренне пожелал ей удачи и собрался уходить, но сразу вернулся и договорился о регулярных поставках молочной продукции.
Тут он вспомнил, что в детстве брат ненавидел творог всеми силами своей души, якобы это полезное блюдо застревает у него в горле, и Анна Спиридоновна даже наловчилась делать специальные сырники, сохраняющие все целебные свойства творога, и Макс был до этих сырников сам не свой, а Руслан все равно не любил.
«Теперь хочешь – не хочешь, а придется каждый день съедать граммов триста, а то и больше, и без всяких капризов», – мысленно сказал Макс брату.
Несмотря на ранний час, Христина была уже на месте и мыла реанимационную палату. Обычно санитарки пользуются швабрами, а Христина мыла руками, но делала это так быстро и красиво, что Макс с Яном Александровичем немножко постояли, глядя на нее в немом восхищении…
– Слушай, как она работает, чудо просто! Даже не знаю, как мы будем, когда она уйдет, – наконец отмер Колдунов. – прямо хоть бери и Руслана из больницы не выписывай!
– Ага…
– Давай, иди, поговори с братом! Я тебя еще попрошу его присадить и по спине постучать, чтобы откашлялся хорошенько, сделаешь? У нас ходит лечебная физкультура, но там все девочки, а Руслан, сам знаешь, какой лось…
– Сделаю, Ян Александрович, какой разговор.
Увидев Макса, Руслан улыбнулся и пошевелил рукой. После интубационной трубки говорить ему было еще трудно.
Следуя указаниям Колдунова, Макс кое-как посадил брата в постели и добросовестно посту-чал по спине, «по ходу бронхов», как когда-то учили в институте. Руслан хорошо откашлялся, но это так утомило его, что он без сил рухнул на подушки.
Макс коварно выждал, пока брат отдышится, и достал ложку и контейнер с творогом. Остальную еду он отдал Христине, она сказала, что разогреет и покормит обоих болящих.
– Ешь без разговоров! – прикрикнул он, заметив гримасу ужаса на лице брата. – Все пройдет, нигде не застрянет, не выдумывай!
Вспомнив, что в реанимации функциональные кровати, Макс немного поднял головной конец, постелил Руслану полотенце на манер слюнявчика и принялся его кормить.
– Болезнь – это состояние, когда все могут над тобой безнаказанно издеваться, – сиплым шепотом изрек брат, но творог проглотил.
– А мама знает? – спросил Руслан, и рука Макса, в которой он держал ложку, непроизвольно дрогнула.
– Знает, – сказал он, надеясь, что ничем себя не выдает.
– Что ж ты! Сказал бы, что я в командировку уехал… Это ж такой стресс для нее!
– Не успел.
– А почему она не приходит? – Руслан вдруг приподнялся на локтях и оглянулся, будто мать здесь, но почему-то прячется от него.
– Это же реанимация, Руслан! Меня еле-еле пропустили…
– Ну и хорошо… А то увидит меня, испугается.
– Ешь! – Макс ловким движением пропихнул ложку брату в рот. Видно было, что Руслану тяжело жевать и глотать и всю порцию он, конечно, не осилит.
Медленно, с перерывами, удалось дать ему граммов сто пятьдесят.
– Я оброс сильно? – вдруг спросил Руслан.
– Есть немножко. Слушай, я и не знал, что у тебя рыжая борода.
– Да, я двухцветный. Меднобородый, как Нерон. Агенобарб. Макс, принеси мне побриться.
– Сейчас?
– Если можешь. Вдруг мама придет, а я обросший… По опыту знаю, больные мужики производят впечатление умирающих, когда небритые.
Макс кивнул. Никто не сказал Руслану о болезни матери, и, наверное, лучше ему об этом пока не знать.
Макс помчался в аптечный киоск, где почему-то нашлись только самые дрянные одноразовые станки, а пены для бриться и в помине не было.
Макс растерялся, но тут его, слава богу, перехватил вездесущий Колдунов, отвел в свой кабинет и дал прекрасную бритву в упаковке, пену и даже лосьон. Макс замямлил что-то извинительно-искупительное, но Ян Александрович рявкнул: «На том свете угольками сочтемся» и вытолкал его из кабинета.
Брить брата было не с руки, и Макс возился очень долго, но результат стоил того. Бледность и царапины на лице, конечно, никуда не делись, но после того, как Макс похлопал Руслана по щекам руками, смоченными лосьоном, брат приобрел довольно бодрый вид, и сразу стало ясно, что он скоро поправится. Теперь, пожалуй, Руслана можно было бы показать тете Ане без опасений вызвать у нее новый сердечный приступ.
