Она кивнула. Макс уже допил чай и сидел с прямой спиной, напряженный, будто бегун на старте, видимо, ждал от нее какого-нибудь знака, после которого можно встать и уйти. Христине вдруг стало грустно от мысли, что он пришел к ней как врач к больной. Пусть им двигало высокое чувство врачебного долга и ответственности, и он сочувствует ей настолько, чтобы потрудиться исправить невольный вред от своих речей, но из милой девушки она превратилась в его глазах в обычную пациентку, значит, Макс больше не будет воспринимать ее как равную.
Наступила неловкая пауза. Христина пыталась подобрать слова, чтобы вежливо сказать своему гостю, что миссия выполнена и можно уходить, а гость, в свою очередь, не мог подняться без этих разрешающих слов.
– Вы же давно знакомы с тетей Аней? – вдруг спросил он. – Интересно, почему она не направила вас ко мне, когда вы решили посещать психотерапевта?
Христина засмеялась:
– То не дивно, если она знала ваше мнение о терапии! А серьезно если, я долго стыдилась ей признаться, что у меня проблемы с головой. Думала, сейчас быстренько вылечусь, она ничего и не узнает.
– Не получилось быстренько?
Христина покачала головой.
– А вообще есть эффект?
– Пока не видно. Ну, мабуть, хуже не становится, и то слава богу.
Макс улыбнулся:
– О таком здравом рассуждении пациента можно только мечтать. Я бы вам предложил свою кандидатуру, если бы не скомпрометировал себя как специалиста в ваших глазах.
– Ой, ни за что! Я бы вам стеснялась все рассказывать, а без откровенности какое лечение!
– Вы правы, я бы тоже не мог к вам относиться как к пациентке.
Хорошее настроение вдруг вернулось, и слова нашлись:
– Что ж, вам, верно, пора! Спасибо огромное, что побеспокоились обо мне.
Гость поднялся, но, уже дойдя до двери, нерешительно остановился:
– Знаете, Христина… Если человек психиатр, это не значит, что у него строгий порядок в собственной голове. Такие же страхи и завихрения, и похуже кое-что. Впрочем, вы наверняка слышали поговорку: сапожник без сапог.
Она неуверенно кивнула.
– Так вот, – продолжал Макс, – в свое время я тоже подумывал, чтобы пойти на терапию. Были у меня травмирующие моменты, о которых мне совестно говорить теперь. Не важно, в чем они состояли, но я считал себя глубоким невротиком и всерьез размышлял, к кому из коллег обратиться. А потом подумал, что, постоянно переживая прошлое, я не буду жить в настоящем. Без конца анализировать старые обиды – это барахтаться в пустоте, и даже если найдется корень всех проблем, выдернуть его не получится, потому что прошлое изменить нельзя.
– Та это да…
– Не сердитесь, что я так говорю. Наверное, думаете, какой идиот, не успел извиниться, как тут же снова за свое, просто я хочу быть честным с вами. Я думаю, вы очень хороший человек, а для хороших людей жизнь вообще мучительная штука.
– Вы меня совсем не знаете, – заметила она вежливо.
– Понимаете, Христина, безмятежность и спокойствие – это редкие гости в нашей душе, и приходят они, наверное, не тогда, когда мы ворошим прошлое, а когда делаем что-то важное в настоящем. Я принял за константу две вещи: самого себя и то, что было, и знаете, после этого мне стало легче ориентироваться в том, что есть. Ну а радости… – Макс усмехнулся. – Радости, они как грибы. Всегда найдутся, если умеешь их искать.
Христина вздохнула. Слишком часто она слышала подобные советы и от Анны Спиридоновны, и от коллег по работе.
– Знать бы еще, как это сделать! – сказала она резко. – Вот прикажите мне зараз по-французски заговорить! Я бы и рада, да не знаю, как.
Макс поднял руку так, словно хотел взять ее за плечо, но вместо этого поправил свою и так безупречную прическу.
– Да я понимаю, что выгляжу дураком, – сказал он с досадой. – пришел такой маменькин сынок, который жизни не нюхал, и начал фонтанировать советами. Вы уж простите меня за это.
– То вы меня простите. Вы правы, и разумом-то я все это принимаю, а вот почувствовать – никак. Пустота, и всё. Мертва душа.
Поймав его взгляд, Христина прочла в нем такое искреннее сочувствие, что ей сразу стало стыдно.
– Та не берите в голову! – весело закричала она. – Это я так, интересничаю. Может, и правда, скорее научишься по-французски говорить, живя среди французов, а не сидя с учителем раз в неделю.
Макс улыбнулся и взялся за ручку двери:
– Христина, я вам сейчас ничем не помог, только навредил, поэтому не могу претендовать на ваше доверие и расположение ко мне, – сказал он чопорно. – но тем не менее прошу поверить, что вы всегда можете на меня рассчитывать.
Христина в такой же аристократической манере простилась с ним.
Проводив гостя, она вытянулась на диване и закрыла глаза, перебирая в уме моменты встречи.
Ей было немножко стыдно за свою вспышку откровенности и еще стыднее оттого, что был момент, когда ей захотелось исповедаться Максу. Короткий порыв, всего несколько секунд, какой-то морок, внезапная надежда, что этот сухощавый человек с некрасивым лицом и удивительной улыбкой сможет утолить ее боль.
Причем это было не инстинктивное доверие пациента к врачу, а глупое детское ожидание чуда, будто если он обнимет ее и поцелует, то все волшебным образом изменится.
Христина расхохоталась. Она и не подозревала, что в ее душе еще могут звучать подобные струны.
После смерти жены Руслан редко приходил домой сразу после работы. Он или находил себе важные дела, или ехал на кладбище, или просто гулял по тем местам, где они когда-то встречались с Олей, и остро чувствовал неумолимый ход времени.
Они любили сквер возле планетария и однажды, застигнутые проливным дождем, вбежали внутрь и купили билеты на лекцию. Прошло много лет, а Руслан до сих пор помнил то странное ощущение космической пустоты, которое он испытал, глядя на карту звездного неба и держа в руке теплую ладонь Оли.
Много было секретных мест в Петербурге, где хранилась память их любви. Руслан ездил на Загородный проспект и быстро шел мимо театра юного зрителя к метро «Владимирская», потом выходил на Невский… Он знал, что не сможет вновь обрести Олю в своих скитаниях, но иногда удавалось поймать тень того душевного подъема, который он всегда испытывал в юности рядом с ней, и воспоминания утешали его лучше, чем кто-то из живых людей.
Маршрут был долгим, и порой мысли его с прошлого перетекали на будущее. Вероятно, надо что-то делать со своей жизнью, думал он, жениться по крайней мере, завести детей, раз уж карьера пошла прахом. Лучшей кандидатуры, чем Полина, не найти, с такой кондовой моралью это будет образцовая мать семейства. Во-первых и в-главных, она не станет его донимать всякими там тонкостями, как в одном старом советском фильме, в котором учительница литературы выедала мозги своему любовнику-хирургу, и это почему-то служило доказательством ее космической духовности, а хирург, который после тяжелого рабочего дня сопротивлялся насильственному окультуриванию как мог, считался в том фильме жлобом.
