Все это предопределило результаты выборов в рейхстаг. За нацистов проголосовало 17 млн. избирателей. Они получили 288 депутатских мандатов, коммунисты — 81, социалисты — 118, националисты — 52. 24 марта вновь избранный парламент 441 голосами против 94 принял решение: предоставить Гитлеру чрезвычайные полномочия сроком на четыре года. Кстати, после голосования фюрер крикнул социалистам: «А теперь вы мне больше не нужны!»
Ломались не только парламентаризм и многопартийная анархия. Ломалось все внутреннее устройство республиканской Германии. «Самая демократическая» конституция дала различным немецким землям слишком уж широкую самостоятельность. Именно такую, чтобы Германия балансировала на грани распада. Везде действовали свои законы, правительства, парламенты-ландтаги. В Баварии и ряде других земель эти органы начали было протестовать против нарушений конституции. Но и с ними Гитлер церемониться не стал. Он распустил ландтаги всех земель, за исключением Пруссии. Назначил в каждую область наместников-штатгальтеров, дав им право отстранять любых местных чиновников. В Пруссии таким штатгальтером Гитлер назначил себя и делегировал свои полномочия Герингу.
Для дальнейшего подавления противников Геринг стал создавать в Берлине новый инструмент, 26 апреля учредил тайную государственную полицию, «гехайме штаатсполицай» — сокращенно «гестапо». Начальником гестапо определил себя самого, а для практической работы использовал профессионалов. Своим заместителем поставил начальника политической полиции Берлина Рудольфа Дильса. Раньше он успел отличиться в операциях против нацистов, но Геринг рассудил, что компетентные специалисты на дороге не валяются. А что касается вины перед нацистами — так это даже лучше, будет землю рыть, чтобы выслужиться перед победителями [39].
Но к нацистам в это время хлынули и другие бывшие противники. К ним переметнулся Торглер, руководитель коммунистической фракции рейхстага и второе лицо в партии после Тельмана. Сменили ориентацию видные деятели компартии Фрей, Карван. А уж рядовые коммунисты и боевики «Рот фронта» начали перетекать под знамена со свастикой целыми отрядами! Почему бы и нет? Как красные, так и коричневые были «за революцию», «против капиталистов». Те и другие привыкли маршировать, орать, участвовать в потасовках — а за это угостят пивом с сосисками, заплатят пару марок. Теперь коммунистам шествия и митинги запретили, пива и денег не давали. А у нацистов можно было получить те же радости! Причем форма у СА была даже красивее, чем у ротфронтовцев. В одном лишь Берлине таких перекрещенцев насчитывалось 300 тысяч, немцы прозвали их «бифштексами» — коричневыми снаружи и красными внутри.
Гитлер приветствовал подобное явление. Он говорил: «Между нами и большевиками больше сходства, чем различий. Прежде всего — истинный революционный настрой, который еще жив в России, свободный от происков всякой пархатой социал-демократии. Я всегда принимал во внимание это обстоятельство и отдал распоряжение, чтобы бывших коммунистов беспрепятственно принимали в нашу партию. Национал-социалисты никогда не выходят из мелкобуржуазных социал-демократов и профсоюзных деятелей, но превосходно выходят из коммунистов» [96, 105].
Что же касается прочих германских партий и массовых организаций, порадовавшихся разгону коммунистов, то и они вдруг стали узнавать, что в Германии они — лишние. В мае были ликвидированы профсоюзы — их заменили «Трудовым фронтом» под руководством доктора Лея. Вроде бы новая структура была похожей на профсоюзы — но военизированной, подчиненной строгой дисциплине и подконтрольной нацистской партии. А затем развернулась повальная ликвидация остальных партий! Социал-демократов обвинили во всех грехах и бедах, постигших Германию, с позором разогнали. Они уже видели, что случилось с коммунистами, и противиться не посмели. Да и не могли противиться. За 13 лет правления они совершенно допекли страну, защитников у них не было.
Народная партия и Католическая партия центра вовремя смекнули, к чему клонится дело, предпочли «самораспуститься». Что ж, их похвалили. Оставили их представителей на административных постах, которые они занимали, а желающих поверстали в нацисты. Но некоторые вчерашние союзники проявили недовольство. Организация ветеранов войны «Стальной шлем» возмутилась, почему нацисты присвоили себе исключительное положение? Ответ был не слишком вежливым, но предельно доходчивым. «Стальной шлем» разогнали. А 7 июля был опубликован закон: «Национал-социалистская немецкая рабочая партия является в Германии единственной политической партией. Лицо, оказывающее поддержку какой-либо иной политической организации или пытающееся создать какую-либо новую политическую партию, наказывается каторжными работами на срок до 3 лет или тюремным заключением от 6 месяцев до 3 лет, если иное наказание не предусмотрено в текстах других законоположений».
Началось и слияние партийной системы с государственной. Германия делилась на 32 области — гау, во главе с гауляйтерами, гау — на районы-крайсы во главе с крайсляйтерами, районы — на группы (ортсгруппен), группа — на ячейки (целлен), ячейка — на блоки. Налаживалась всеобщая система контроля за населением. 22 июня была издана инструкция Геринга для государственных чиновников, а 30 июня для рабочих и служащих, в которых предписывалось следить за высказываниями друг друга и сообщать в соответствующие инстанции о критике властей.
А Гитлер не скрывал, что в методиках построения нового государства он тоже перенимает опыт большевиков. Он говорил Раушнингу: «Я многому научился у марксистов. И я признаю это без колебаний. Но я не учился их занудному обществоведению, историческому материализму и всякой там «предельной полезности». Я учился их методам. Я всерьез взглянул на то, за что робко ухватились их мелочные секретарские душонки. И в этом вся суть национал-социализма. Присмотритесь-ка повнимательнее. Рабочие, спортивные союзы, заводские ячейки, массовые шествия, пропагандистские листовки, составленные в доступной для масс форме — все эти новые средства политической борьбы в основном берут свое начало у марксистов. Мне достаточно было взять эти средства и усовершенствовать их, и мы получили то, что нам надо…» [105].
Социалистические лозунги в нацистских программах формально не были отменены. Но реализовывать их Гитлер не собирался. В начале июля в Бад-Рейхенгалле он провел совещание высших чинов СА и СС, где объявил, что «национальная революция» закончена, и пора заняться «мирной работой». А прежние партийные установки фюрер стал трактовать иначе, разъяснял их: «Мой социализм — это не марксизм. Мой социализм — это не классовая борьба, а Порядок…». Или: «Зачем нам социализировать банки и фабрики? Мы социализируем людей» [96].
Но шуметь о победах можно было сколько угодно, можно было громить коммунистов, устраивать ревущие глотками факельные шествия штурмовиков, швырять обывателям радужные обещания — а на самом-то деле состояние Германии оставалось плачевным. Кризис никуда не делся, безработица тоже. Экономку крепко захомутали иностранцы. Внешние долги Германии составляли 19 млрд. марок, а вместе с зарубежными вложениями в немецкую промышленность — 23,3 млрд. Каждый год Германия должна была выплачивать только по процентам 1 млрд.! Как тут выползешь из пропасти?
