Хозяин вернулся с большой чашкой кофе и с широкой улыбкой. Все это походило на какой-то фарс. Я приподнялся, чтобы взять у него чашку, и поморщился от боли. Хозяин это заметил.
– Что с вами?
– У меня болит спина.
– Ох, это мучительно. Хуже не придумаешь. Я одно время тоже маялся.
– Да что вы! И как же все потом прошло?
– Не знаю. Как-то само собой. Проснулся однажды утром, а спина уже не болит. Видно, раздумала болеть.
Поднявшись в номер, я еще раз подумал о том, что он сказал. Когда же мое тело надумает пойти на поправку? Я ведь действительно терпел его самодурство. Все мы – рабы своего тела. Но что делать? Сидеть и ждать, пока оно не оставит нас в покое? Нет. Я был уверен: надо продолжать доискиваться до причин боли. А боль меж тем не думала проходить и заставила меня весь день проваляться в постели.
Несколько часов кряду я увлеченно переписывался с дочкой. Мы не виделись уже довольно давно. Я не захотел, чтобы она приезжала ко мне в больницу, чтобы она стала свидетельницей моей немощи. В детстве Алиса мечтала выйти за меня замуж. Я был ее прекрасным принцем. От года к году – я видел это по ее глазам – миф рассеивался, уступая место голой правде. Я рухнул со своего пьедестала, и хотя не прикидывался героем, но всегда старался, чтобы она видела меня в самой лучшей форме. В сущности, у нас никогда не было по-настоящему здоровых отношений. Подтверждением тому – моя физическая неспособность зайти к ней в гости, туда, где она живет с мужчиной. По-хорошему нужны века, чтобы осознать, что наши дети выросли. Часто говорят, что трудно стареть; я бы мог стариться сколько угодно, лишь бы только мои дети не взрослели. Не знаю, почему я так тяжело переживал этот кризис, через который проходят все родители. Я не замечал, чтобы вокруг меня так же терзались. Мало того, некоторые воспринимали уход детей с облегчением. Радовались, что теперь у них развязаны руки. Был такой фильм, где парень, Танги, зажился у родителей, до бесконечности затягивая учебу. А мой сын в восемнадцать уехал на другой конец света. Так всегда: тем, кто жаждет поскорее выпихнуть своих чадушек, достаются увальни, а у тех, кто хочет вволю понянчиться со своим потомством, дети оказываются самостоятельными не по годам. Я страшно скучал по сыну. Скайпа и электронной почты мне было мало. Впрочем, и письма, и виртуальные встречи становились все короче. Нам нечего было сказать друг другу. Любовь между родителями и детьми – это не слова, не разговоры. Я просто хотел, чтобы сын был здесь, дома. Мы с ним могли за весь день не сказать и двух слов – не беда, я чувствовал, что он рядом, и этого было достаточно. Может, я ненормальный? Не знаю. Я только пытаюсь выразить свои чувства. И теперь, когда все сказано, могу с уверенностью сказать то, что знал с самого начала: я так и не притерпелся к разлуке с детьми. Пусть это естественно, логично, житейски и биологически необходимо и так далее – и все-таки мне от этого плохо.
Я надеялся, что на другой день спина будет болеть меньше, ведь мы с дочкой как раз договорились увидеться. Я собирался сходить с ней в ее любимый ресторан – индийский, где, на мой вкус, готовили слишком остро. Думал, не позвать ли заодно и Мишеля, но для этого я еще не созрел. Довольно долго я размышлял обо всем, в чем она упрекала меня в последнее время. Я так обидел ее, но она все-таки не повернулась ко мне спиной. Она осталась любящей дочерью. Мне было стыдно. Я судил о ее романе, ничего о нем не зная. Меня ужасала разница в возрасте между ней и Мишелем, тогда как их разделяли каких-то десять лет. И до нее девушки увлекались мужчинами постарше. Как можно быть таким узколобым? Я шел по жизни в шорах, не видя ничего, кроме пустячных совещаний с педантичными японцами, не слезая с иглы политических, экономических и прочих последних известий, – и все это не имело больше никакого значения. Теперь я постепенно двигался к самому важному. Может, на этом пути и лежит исцеление.
Я выпил две таблетки, потом еще две. Было поздно уже что-либо затевать. Я стал смотреть телевизор. Все эти дурацкие передачи, которые в радость, когда болеешь. Временами я проваливался в сон. Вечером показывали классический фильм о войне – в последний раз я видел его подростком. В соседнем номере двое с впечатляющим упорством сотрясали кровать. Я прибавил звук, чтобы не слышать их возни. Наша стенка разграничивала любовь и войну. Около полуночи я снова заснул. А около двух проснулся с ясной мыслью: зачем ждать до завтра, чтобы сказать дочери все, что у меня на душе? Время не терпит. Нужно действовать как можно скорее.
18
Интенсивность боли: 5,5
Настроение: решительное
19
Навестить Алису я обещал давно-давно и как-то раз записал адрес на бумажке. Много раз его перечитывал, но заехать так и не удосужился. Зато запомнил даже код домофона. И вот теперь катил по ночному городу и радовался тому, что взял и поехал. Я так давно ничего не делал по наитию. Всегда все тщательно планировал. Каждый свой шаг предварительно заносил в ежедневник, включал в расписание. Какое отвратительное слово! Время нельзя расписывать заранее. Время нематериально, а потому неопределенно. Какое счастье – сделать неожиданный вираж. Осточертело быть рассудительным, солидным и до ужаса предсказуемым.
Было почти три часа утра, когда я очутился у них под дверью. Как ни упивался я красотой своего ночного порыва, а все же меня кольнуло сомнение. Я же хочу восстановить мир и покой, так стоит ли пороть горячку? Не зря же говорится: поспешишь – людей насмешишь. Ну да будь что будет, доверюсь своему чутью. Я постучал в дверь. Сперва тихонько, будто боялся их разбудить (где же логика!). Потом чуть громче. Послышались шаги, затем встревоженный голос дочери:
– Что там такое?
– Это папа.
Алиса открыла, кутаясь в розовый халат (впервые в жизни я видел ее в таком виде). Поборов изумление, она спросила:
– Но… что ты здесь делаешь? Что-нибудь случилось?
– Нет-нет, все в порядке.
– Тогда в чем дело?
– Да в общем… ни в чем. Можно войти?
– Входи.
Я оказался в гостиной. Темновато как будто. Ну конечно, свет выключен.
– Пап, если что-то случилось, скажи мне сразу.
– Нет, золотко. Просто я столько раз обещал тебе, что приеду, и так ни разу и не сдержал слова. Вот решил больше не откладывать.
– …
Она не нашла что сказать. Видимо, не могла понять, окончательно я спятил или на меня просто накатило легкое помешательство. В этот момент из спальни появился Мишель. Я увидел его в дальнем конце коридора, в трусах, с растрепанной шевелюрой (какая там трепка… побоище, мировая война). Дочь бросилась к нему и что-то горячо зашептала. Я не все расслышал, но, похоже, она старалась упредить его возмущение. Должно быть, говорила: “Это отец… ему сейчас тяжко… развод… увольнение…” – но полной уверенности у меня не было. Как бы то ни было, вскоре Мишель подошел ко мне и сказал:
