– …
– Ты хочешь, чтобы тебе пели дифирамбы, но, скажи на милость, чем ты их заслужил?
Это был удар под дых. Я думал: рубану родителям в глаза правду-матку – и наконец-то разрублю проклятый узел, а получилось все наоборот. Мне же еще и досталось. Выходит, мы сами виноваты, что нас не любят. Я держался изо всех сил. Ребенка надо любить, каким бы он ни был, и точка! Только у любящих родителей вырастают замечательные дети.
– Ты прав, – произнес я наконец. – Ты абсолютно прав. Я ноль без палочки. Простите, что отнял у вас столько времени. Вы меня больше не увидите.
– Каков артист! И почему ты не пошел на сцену?! – выкрикнул отец. – А еще прибедняешься – не любит он, видите ли, быть в центре внимания – как же! Да ты бы рад часами только о себе и говорить: как у тебя болит спина, какой ты несчастный и какие мы плохие! На целый роман набралось бы!
– …
– Ей-богу, на целый роман!
– Не надо так… не говори, что мы больше не увидимся… – прошептала мама. Она встала со стула и шагнула ко мне, но шла шатаясь, чуть не спотыкалась. Как будто мои слова лишили ее сил. Теперь я опустился на освободившийся стул. А родители остались стоять по сторонам. Меня тоже не держали ноги. Я не знал, что сказать. Неужели я все это выдумал? Неужели и правда я сам во всем виноват? Поди теперь разберись. Чуть погодя я пролепетал:
– Я развожусь…
– …
– Так мы с Элизой решили. Я пока перебрался к Эдуару.
– К Эдуару? Но почему? Позвонил бы нам и приехал сюда… домой… – проворковала мать.
Она совсем не удивилась. Похоже, они с отцом предвидели крах, который я теперь переживал. Как будто мои беды были в порядке вещей – как смена времен года.
– Приехал бы сюда, – повторила она.
– Мне как-то в голову не пришло…
– И напрасно, – отозвался отец. – Ты вот ругаешь нас, и, по правде сказать, все мы не без греха … но семья есть семья. Может, вполне естественно клясть ее, когда тебе плохо. Но мы всегда с тобой.
– Да, мы всегда с тобой, – повторила мать.
Они оба подошли ко мне вплотную, словно хотели утешить. А я вдруг превратился в мальчишку, который проснулся среди ночи от дурного сна. Чтобы окончательно сбить меня с позиций, мать добавила:
– Зря ты так… мы тебя любим.
Я не ослышался. Она так и сказала: “Мы тебя любим”. Я нахамил им, наплевал им в лицо, излил на них свою ненависть, и вот что увенчало сцену: слова любви. Слова, которые я слышал впервые. И не мог понять: то ли они побоялись меня потерять, то ли это новая форма издевательства? Если они теперь и вправду любили меня, то эта внезапная любовь была мне в тягость. Столько лет таились, а потом вдруг на тебе! Как тут поверишь? Вот не думал, что это признание так меня взбаламутит. Я хотел сжечь все мосты, а они мне не дали. Мы, дескать, семья. Мы с тобой. И где тут, спрашивается, хоть какая-то человеческая логика? Зачем я лез из кожи вон, чтобы установить с ними нормальные отношения или добиться, чтобы они ко мне переменились? Слова матери положили конец моим отчаянным попыткам – я ведь с самого детства изо всех сил пытался их понять. Вместо того чтобы признать раз и навсегда: мои родители с приветом и переделывать их бесполезно. Семью не переделаешь, какой бы нелепой, изнурительной, несправедливой, несносной она ни была.
Я сидел пень пнем. В иных жизненных обстоятельствах я бы, может, и посмеялся. Но сейчас у меня язык к гортани прилип. Мы молча глядели друг на друга. Мать первой нарушила тишину:
– Надеюсь, тебе стало легче, когда ты выговорился. Небось отсюда и твои боли. Ты слишком многое носишь в себе, сынок. Взял бы обошел всех, с кем у тебя что-то не так, да и уладил все раз и навсегда.
– Мать права. Нужно всегда все проговаривать.
– …
– Вот, например, мы с ней. Лет десять проходили терапию у семейного психолога. Поэтому у нас все нормально. Сказал бы раньше, что у тебя с Элизой не клеится, дали бы телефон…
– Вы с мамой… ходите к семейному психологу? Правда, что ли?
– Ну да… и, знаешь, помогает… вот ты говоришь, мы такие-сякие, а мы с матерью любим друг друга. И это для нас самое главное.
– Милый… – растроганно сказала мать.
И родители горячо поцеловались под моим изумленным взглядом. Небывалое зрелище! Опять они меня удивляли. Поцелуй был долгим и упоительным. Что ж, хоть один приятный вывод: я был плодом любви. Пускай подсохшим и подгнившим, но все равно приятно быть плодом. Меж тем родители и не думали прерываться, что выглядело прямо-таки нереально. Это было что-то неописуемое. В голове у меня все перепуталось, все чувства взбаламутились и вышли из-под контроля. А родители смотрели на меня и улыбались. Я повернулся и вышел вон. Я пережил одну из самых странных сцен в своей жизни, хотя в конечном счете примерно так заканчивались все мои попытки что-то прояснить – я лишь запутывался еще больше.
4
Интенсивность боли: 5
Настроение: смятенное
5
Визит к родителям не только не успокоил меня, но, наоборот, только растревожил. Одно хорошо: я готов был окончательно признать, что абсолютно их не понимаю. Отец с матерью – парочка НЛО, и, возможно, моя тяга ко всему основательному – реакция на их сумасбродство. Я выучился серьезной профессии, я рано женился, я стал порядочным семьянином – словом, как я вижу теперь, всегда стремился строить жизнь на рациональных началах. У родителей же был какой-то странный сдвиг, редкий и притом неуловимый. Нужно принимать их как есть, и, может, со временем я даже научусь смеяться над их безобидным чудачеством. Во мне забрезжила надежда, что наши отношения удастся утрясти. Наверняка это важнейший шаг к развязке всех узлов
[20]
.
Меж тем спина все не проходила. Хуже того, за порогом отчего дома меня пронзила острая боль. Нервное напряжение, скопившееся за время нашего разговора, теперь отозвалось жуткими спазмами. Я не ожидал, что боль нахлынет с такой яростью. Еще мгновение – и земля ушла у меня из-под ног. Я судорожно зашарил рукой в воздухе, ища, за что бы ухватиться. К счастью, поблизости оказался фонарный столб. Перед глазами все плыло, но в тумане мне померещилась человеческая фигура. Я попытался взмахнуть рукой, и это движение потребовало каких-то сверхчеловеческих усилий. Никто не шел мне на помощь, призрачный силуэт оказался плодом моего воображения. Я продолжал озираться в поисках спасителя, но никого не было. Родители жили на отшибе, в пригороде, застроенном редкими домиками, словно погруженном в этакую социальную эвтаназию. Время рассыпалось на отдельные мгновения, меня закружил водоворот мыслей, как персонажа Мишеля Пикколи из “Мелочей жизни” в момент аварии. Я пробормотал что-то нечленораздельное, глядя, как ширится передо мной вход в сияющий туннель. На меня хлынула бледная, но ослепительная желтизна, смешанная с неправдоподобной лазурью южных морей. И я рухнул, теряя сознание от ошеломительной боли: она вышла из берегов и захлестнула все мое существо.
