В цех сортировки шмульца Мет Ут-Харт вернулась и проработала там без малого три больших цикла, пока не была переведена в цех прессовки и сублимации. Человек – поразительное существо, способное привыкнуть почти ко всему. Ну разве что только жить под водой пока еще не научился. Мейт привыкла и к удушающей вони в цехе, и к постоянной грязи под ногами, и к ощущению гадливости, когда приходилось брать в руки и тщательно ощупывать теплый аморфный комочек шмульца. Единственное, что Мейт не смогла побороть, так это чувство тошноты, возникавшее всякий раз, когда, зайдя в магазин, она видела полки, заваленные продукцией «Ген-модифицированных белков Ше-Матао». Пакетики из блестящей фольги с изображениями счастливо улыбающихся красоток – «Сублимированный гуляш», «Котлетный фарш», «Универсальный суповой набор», «Завтрак менеджера», «Шашлык по-тайнорски» – знали бы покупатели, из чего все это сделано!
– Так сколько же?
– Три средних цикла, – с показным безразличием Мейт пожала плечами. – Ну, может быть, чуть больше – четыре.
– А потом?
– А что потом? – Мейт смотрела не на собеседника, а на стоявшую перед ним полупустую бутылку. – В магазине при заводе продукты «ГБ Ше-Матао» продаются за полцены.
– Что и требовалось доказать, – улыбнулся ка-митар.
– И что же это доказывает? – не поняла Мейт.
– Человек – такая тварь, что ко всему привыкает. Не так ли?
Мейт скроила презрительную гримасу – тоже мне, новость.
Ка-митар подался вперед, навалился грудью на стол, руками обхватил бутылку и вполголоса, как будто опасался, что их могут подслушивать, произнес:
– Сначала мы привыкаем есть то, что мало похоже на пищу. Потом привыкаем не замечать призраков Ночи. – Ше-Рамшо наклонил голову к плечу, при этом взгляд его по-прежнему следил за цветом глаз Мейт. – Так проще жить, верно?
– Как? – Вопрос слетел с губ Ут-Харт, подобно сухому листу с дерева, – с шелестом, который скорее угадывается, чем слышен.
Ка-митар резко подался назад. Бутылка, что он зажал в ладонях, скользнула по столу и замерла на самом краю.
– Не замечая, что происходит вокруг. – Держа бутылку меж ладоней, Ше-Рамшо поднес ее к губам и сделал глоток. – Почему у тебя дома нет схороников?
– Потому что я не верю в призраков Ночи, – ответила Мейт.
– Потому что ты не хочешь их замечать. – Ка-митар залпом допил остававшееся в бутылке бальке и со стуком припечатал донышко бутылки к столу. – Смотри, сестра. – Ше-Рамшо вытащил из-за пазухи горсть небольших амулетиков, нанизанных на грубую серую нитку, и высыпал их на стол. – Смотри, это «Глаз Ночи», – он показал Мейт шарик из черного непрозрачного стекла. – Это, – Ири поднял со стола изогнутый кусочек темно-коричневого пластика, – «Корень Зла». А вот еще, – в пальцах у святоши оказался совершенно непонятный предмет, похожий на растрепанный, с торчащими во все стороны концами спутанных ниток клубок шерсти, – «Звезда Нерожденных». «Небесная Стрела» – металлический штырь, похожий на гвоздь без шляпки. – Все эти схороники сделаны руками воспитанников приюта при шахане, в каждый из них они вложили частицу своей души.
– Не-а. – Мейт плавно качнула головой из стороны в сторону. – Ничего я у тебя не куплю. Достаточно того, что ты воспользовался моим сортиром, а теперь пьешь мое бальке.
Ка-митар усмехнулся и кинул связку с амулетами на стол.
– За бальке я могу заплатить.
– Не о том речь.
– Тогда о чем же?
– Ты ведь и сам в это не веришь. – Мейт подцепила ногтем нитку с нанизанными на нее схорониками, чуть приподняла и отпустила.
Упав на стол, тихо звякнула «Небесная Стрела».
– Я верю в призраков Ночи.
– Серьезно? – милая, полная скепсиса улыбка.
– Я верю в призраков Ночи и в то, что схороники помогают с ними бороться.
Мейт вытянула руку и постучала пальцами по столу.
– Становится скучно.
– Ты просто не хочешь меня слушать, – с укоризной произнес ка-митар.
– Не хочу, – не стала отрицать Мейт.
– Потому что боишься.
– Нет.
– Ты не страдаешь никтофобией?
Мейт в недоумении уставилась на Ше-Рамшо – подобные вопросы не принято задавать даже близким людям.
– Ты еще спроси, не мочусь ли я в постель.
– Ты не мочишься в постель?
– Придурок! – слово вылетело изо рта точно плевок.
Ше-Рамшо улыбнулся и утерся ладонью.
– Я – ка-митар, – сказал он. – Ты забыла об этом?
– Одно другому не мешает, – буркнула Мейт.
– Хочешь, я уйду?
Пауза, короткая, как вдох, и – выдох:
– Нет.
– Тогда возьми. – Святоша отцепил от связки один амулетик и протянул его Мейт.
– Нет…
– Это подарок. – Девушка все равно не торопилась взять схороник, и Ше-Рамшо, улыбнувшись, положил его перед ней на стол. – Это «Свет Завтрашнего Дня». Когда я сам был воспитанником, мне больше всего нравилось делать именно этот схороник.
Мейт взяла двумя пальцами похожий на каплю кусочек прозрачного пластика, внутри которого горела золотистая искорка.
– Хочешь знать, как его делают? – спросил ка-митар.
– Мне все равно.
Мейт поднесла схороник к глазам. Ей хотелось заглянуть в самую глубину золотистой искорки, казавшейся живой и теплой.
– Тогда я расскажу тебе о призраках Ночи, – прозвучало это отнюдь не как предложение, как строгий учительский наказ: сиди и слушай!
– Давай, – безразлично дернула плечом девушка. – Это ведь твоя работа.
– Нет, – качнул головой святоша. – Моя работа – цитатники да схороники продавать. А то, что я хочу тебе рассказать, – это только мое.
– Тогда зачем?
Ка-митар улыбнулся.
– Жаль мне тебя, сестра.
Мейт хохотнула – принужденно, бессмысленно – и бросила схороник, что дал ей ка-митар, в бутылку с недопитым бальке.
Ше-Рамшо словно и не заметил, что она сделала. Или же ему и в самом деле было безразлично?
– Ты не видела Дня, потому что родилась Ночью.
– И что с того? – с вызовом вскинула подбородок Мейт.
Ше-Рамшо поднял руку – жест одновременно успокаивающий и приказывающий помолчать, просто помолчать и послушать.
– Я не намного старше и не собираюсь учить тебя жить. Я всего лишь хочу поделиться с тобой своими наблюдениями.
– Почему именно со мной?
Мейт задала вопрос не потому, что ей требовался ответ, – сама того не понимая, она искала основания для недоверия. Еще лучше – повод для подозрений. Почти все ее поступки были неосознанными, импульсивными. Так же безотчетно она верила не логике, а интуиции. Даже странно, что при таком отношении к жизни Мейт Ут-Харт все еще оставалась живой.
