— Молодцы мы все-таки, что спрятали припасы, — проговорил немного погодя Джон. — Эти уроды унесли только несколько старых каменячьих шкур, а хорошие, шерстячьи, не нашли. Теперь они нам ох как понадобятся.
Снизу до нас долетели голоса.
— Джон! Тина! Джерри!
К нам пришли еще трое новошерстков из Семьи, сестра и два брата из группы Рыбозеров: Сьюзи, Джон и Дейв. Они тоже были мои друзья, особенно малышка Сьюзи, сообразительная и острая на язык.
* * *
На несколько часов шерстячонок, может, и замолчал, но на этом наши мучения не кончились. Вскоре пленник проснулся, увидел рядом Джеффа, завопил и забился с новой силой. Джефф пытался успокоить шерстячонка, хотя тот пинался и царапался, но в конце концов мальчишке пришлось убраться из-за изгороди и оставить маленького дикаря в покое. А тот знай себе верещал и лягался, день за бднем и спячку за спячкой.
«Ииииик! Иииииик! Иииииик!»
— Сиськи Джелы! — не выдержала Сьюзи Рыбозер. — Может, хватит его мучать? Давайте уже его съедим? От этого всем будет только лучше.
Но, разумеется, Джон не согласился, как и Джефф, хотя тот с ног до головы был в синяках и порезах, которые нанес ему шерстячонок своими острыми когтями и костистой башкой. Джон велел ребятам сходить к озеру, нарвать шерстячонку свежих волнистых водорослей и налить миску воды. Остальных послал за фруктами. Но зверек не съел ни крошки, только попил воды, и все. Малыш худел и слабел на глазах.
— Он все равно сдохнет, смирись уже с этим, — сказал Джеффу Мехмет Мышекрыл. — Так почему бы не съесть его сейчас, пока у него хоть немного мяса на костях осталось?
Но с тем же успехом можно было разговаривать с камнем.
* * *
«Гааааааар! Гааааааар! Гааааааар!»
Спустя два-три дня после того, как на нас напали Диксон Синегорец и Дэвид, я проснулась от трубного зова. Шерстячонок в тот раз молчал, и мы все завалились спать. Я лежала в пещере. В другом конце на шкурах спал Джон.
«Только не сейчас, — подумала я, — опять это чертово Эскренное!» Тут я, конечно, вспомнила, — да и все, наверно, вспомнили, — что мы уже не в Семье. Звук рога раздавался вдалеке, там, где нам больше не было места, и на собрание сзывали не нас, а оставшихся.
Забавно. Мы всегда ненавидели Эскренные и Гадафщины, вечно стонали и причитали, что опять надо туда идти. Сейчас же, когда вход на Эскренное был нам заказан, мы даже скучали по нему. Грустно чувствовать себя изгоем.
— Как думаешь, о чем они говорят? — спросила я Джона, заметив, что он тоже проснулся. — Что обсуждают?
— А что тут думать, — ответил он. На его хмуром лице лежали отблески светящихся камнецветов. — О нас, конечно. Решают, что с нами делать.
Джон пожал плечами.
— Теперь целый день будут судить-рядить, — продолжал он, — а потом, если до чего-нибудь договорятся, еще день и спячку будут идти сюда. Так что на некоторое время можно о них забыть.
«Гааааааар! Гааааааар! Гааааааар!»
— А что потом? — не унималась я. — Мы все знаем, что скажет Дэвид: «Прибить их к дереву, как Иисуса!» Разумеется, Каролина и Совет ни за что не согласятся. Но что тогда они решат? Ведь когда тебя выгнали, Каролина заявила, что теперь тебя можно убить, как дикого зверя. Да и сколько еще ей осталось править? Сколько времени пройдет, прежде чем власть перейдет к Дэвиду?
Джон встал.
— Думаю, не так уж и мало. Да и ни один человек не убил себе подобного с самого Начала. Изменить это даже у Дэвида не хватит духу. Ему ведь еще жить бок о бок с нашими мамами, тетями, дядьками, родичами из группы.
Джон повязал набедренную повязку, сгреб в охапку обмотки для снега и вышел, даже не удосужившись объяснить, куда идет и что намерен делать, как будто мы с ним совсем чужие.
«Гааааааар! Гааааааар! Гааааааар!»
Спать я уже не могла. Какой сон, когда эти рога трубят. Мне было одиноко в пещере, в которой мы с Джоном вроде бы жили вместе, а на деле — каждый сам по себе. Спустя некоторое время я тоже встала и вышла наружу. У костровой ямки сидел Мехмет Мышекрыл, гибкий жилистый парнишка со светлой остроконечной бородкой, и точил о камень наконечник из иглы.
— Не видел, куда пошел Джон? — спросила я у него.
Мехмет пожал плечами.
— Вон туда, в лес. Наверно, за шерстяками.
На уступе над пещерами что-то мурлыкал себе под нос Майк Бруклин, сторожевой. Внизу на тропе караулила Люси Мышекрыл.
— Да, Джон взял снежные обмотки, копье из черного стекла и кору с углями и пошел в лес, — подтвердила Люси. — А вы что, поссорились?
Она любопытно прищурилась. Люси была записной сплетницей: никто, как она, не умел выведать секрет, а потом разболтать его всем вокруг.
Но я ничего не ответила и полезла обратно на гору. За пещерой, где спали мы с Джоном, была огорожена пещерка для шерстячонка. Джефф кормил его с рук волнистыми водорослями.
— Джефф! Наконец-то он ест!
Мальчишка так увлекся, что не замечал ничего, кроме своего питомца. От звука моего голоса Джефф подскочил, обернулся, посмотрел на меня большими глазами и улыбнулся.
— Это происходит на самом деле, — прошептал он. — Мы и правда здесь!
Чуть дальше, в следующей пещере, спали Дикс и Майк Бруклин.
— Эй, Дикс, — позвала я негромко, — ты спишь?
«Гааааааар! Гааааааар! Гааааааар!» — снова затрубили рога у фальшивого Круга.
Дикс вылез из пещеры, и я немедленно обняла его. Мне хотелось хоть немного побыть не одной, а вдвоем с кем-то. Причем с кем-нибудь добрым.
26
Джон Красносвет
Последнее время я буквально разрывался на части. Семья все равно не оставит нас в покое. А значит, надо как можно скорее уходить, то есть найти путь сквозь Мрак. Потому-то мне так не терпелось туда попасть. Я ломал голову, как утеплить обмотки и чем осветить дорогу. А ведь приходилось держать ухо востро, чтобы не пропустить нападения Семьи. Надо было позаботиться о том, чтобы всех защитить, чтобы никто не оставался один. То есть мне нужно было все свое время проводить во Мраке, но при этом неусыпно следить за нашей маленькой группой у прохода в Долину.
Поэтому как только я понял, что раньше чем через три дня из Семьи к нам никто не пожалует, то отправился в Снежный Мрак. У меня не было времени обсуждать это с Тиной. Сообразив, что к чему, я тут же устремился во льды. Наверху я надел новые обмотки для ног, склеенные новым клеем, и зажег новый факел, который изготовил сам: набил сырую полую ветку шерстячьим жиром (чтобы жир горел, а дерево — нет), — и ушел во Мрак. Вскоре я не видел уже ничего, кроме рыжего кружка на снегу — отблеска от моего факела, да пара от собственного дыхания. Я не слышал ничего, кроме отражавшихся от скал звуков, которые сам же и издавал. Даже скал я не видел, только слышал эхо.
