— Я его уничтожил. Я уничтожил Круг Камней.
— Ты… что ты сделал? Ты шутишь? Ну скажи, что ты пошутил!
Но, разумеется, по выражению моего лица и по всему, что произошло, Тина догадалась, что я не шучу.
— Клянусь шеей Тома, Джон, ты идиот! Идиот чертов! Кем ты себя возомнил?
Тина схватила повязку и стала карабкаться вверх по камням, прочь от меня.
— Тина, подожди!
— Отвали! Ты сам во всем виноват, тебе и расхлебывать. Не впутывай меня в это! Я возвращаюсь к Иглодревам. Не ходи за мной. Я серьезно, Джон. Я не шучу.
Я понял, что она и в самом деле не шутит. Признаться, такого я не ожидал. Я полагал, Тина разделяет мои мысли. Я надеялся, что мой поступок вызовет у нее восхищение, как тогда на Гадафщине. Я думал, что буду выглядеть в ее глазах сильным и смелым.
Я слушал, как она взбирается по камням, чтобы вернуться к спящей Семье, где вскоре, может, через час, может, через два, три, четыре часа кто-нибудь непременно проснется, пройдет по Поляне Круга и увидит, что я натворил.
Я знал, что я один в целом свете. Мне было куда более одиноко, чем Анджеле много-много бремен назад, когда она сидела на берегу озера и плакала.
Я выудил кольцо Анджелы из кармашка на повязке. Конечно же, на самом деле я не верил, будто Анджела придет ко мне или даст какой-нибудь знак. Я же не Люси Лу. Но я все-таки надеялся, что хотя бы смогу представить ее себе, как прежде.
Однако не получилось. Да и с чего бы Анджеле являться мне? Почему она должна мне помогать, если это они с Томми выложили Круг и начали отмечать Гадафщины? Они же не хотели, чтобы все это закончилось. А значит, традиция должна была продолжаться. Тем более что Анджела ясно велела нам оставаться возле камней и там ждать землян.
Я спрятал кольцо. Какое-то время я раскачивался на корточках туда-сюда, словно мать, у которой недавно умер ребенок, и она не знает, как это пережить, лишь качается, качается, качается в одном и том же ритме, стараясь забыться.
* * *
Наконец я успокоился и решил все обдумать.
— Я не ошибся, — сказал я себе. — Я поступил так не с бухты-барахты. Я все обдумал. Я понимал, что творю. Я знал, что последствия будут ужасны — как для меня, так и для всех остальных. Но я сделал то, что нужно было сделать.
Я не видел Анджелы, не чувствовал ее присутствия, но отчасти мог себе представить, что сказали бы люди из будущего, наблюдая за этой сценой. Они бы назвали ее «Джон остался совсем один». А те, что до нее — «Джон разрушает Круг Камней» и «Тина бросает Джона».
Я представил, как они столпились вокруг меня, эти люди из будущего, смотрят и что-то кричат. Я не мог разобрать ни слова. Может, они благодарили меня за то, что я сделал. Может, ругали за ошибку. Но в каком-то смысле это было неважно, точно так же, как неважно, правильно или неправильно поступили Диксон, Мехмет и Томми, Трое Нарушителей, когда ослушались приказа Президента и вместо того чтобы вернуться на Землю, улетели сквозь Дыру в Небе.
— Нет! Не надо! — кричали мы им каждую Гадафщину. Но не прими они такое решение, никого из нас бы на свете не было. Некому было бы кричать. Скорее всего, ни один человек никогда не услышал бы об этой темной планете под названием «Эдем».
Значит, на самом деле мы кричали это понарошку? Ведь всерьез кричать такое можно лишь в мрачные-премрачные минуты, о которых обычно не говорят: когда кажется, что жизнь не имеет смысла.
* * *
Тут я услышал, как в Семье закричали. Крик был еле слышный. Слов я не разобрал.
Потом раздался еще один крик, и еще один, и затрубили рога. Не протяжно, как раньше, а отрывисто: «Гар! Гар! Гар! Гар! Гар!» Так обычно сзывали на Эскренные собрания. Наверно, все проснулись и перепугались. Что случилось? Какая беда стряслась? Все переглядываются: вдруг кто-нибудь что-то знает? Что все это значит? По какому печальному поводу нужно снова собирать всю Семью, когда никто еще толком не отоспался после трех дней Гадафщины?
Я встал. Над самой водой порхала парочка переливчатых летучих мышей: темные тени плавно и быстро скользили по яркой глади озера, одна чуть впереди и сбоку, вторая сзади. Рыская в кувшинках в поисках рыбы, мыши кончиками пальцев касались воды, и по поверхности расходились круги. Завидев рыбку, они — цап-царап! — хватали ее в мгновение ока, плавно взмывали ввысь, садились на дерево или на скалу и там делили добычу, разрывая рыбу острыми зубами и цепкими лапами.
Если бы я не уничтожил Круг, то сидел бы сейчас здесь с Тиной, смотрел себе на мышей и ни о чем не беспокоился. Жизнь была бы проста. В конце концов, Семья пока что не голодает. И еще долго не будет голодать. По крайней мере, целое поколение.
Но тут как с леопардом. Я принял решение, понимая, что оно мне еще аукнется, пошел на риск, и отступать поздно. Придется вступить в схватку с леопардом.
Я полез наверх по камням, чтобы вернуться к Семье.
16
Тина Иглодрев
Загвоздка с Джоном была в том, что все считали его храбрецом, и он сам тоже в это верил. Я не говорю, что он этим хвастался, вовсе нет, но таким уж он считал себя: смельчаком, который смотрит в лицо опасности, никогда не отступает и не бежит.
И в каком-то смысле он действительно был храбрым-прехрабрым. Он совершал поступки, на которые никто другой не отважился бы: убил леопарда, выбросил камни в ручей. Ни у кого в Семье не хватило бы на это духу. Ну, может, некоторые бы не испугались вступить в схватку с леопардом, но только не по своей воле и непременно с крепким копьем из черного стекла, и уж никак не в двадцать бремен от роду. Но вот камни бы точно никто-никто больше не стал трогать. Никому бы это даже в голову не пришло.
Так что в чем-то Джон был очень смелым, а вот в другом, в том, что большинство делает каждый день, даже не задумываясь, он бы точно пошел на попятный. Но никто не догадывался, что он просто боится. И все же так оно и было.
Начнем с того, что у Джона не было по-настоящему близких друзей. Он симпатичный, умный-преумный, сильный парень, боец, лидер, — словом, его с радостью принимали в компанию, никто не возражал. И если спросить Джона, кто его друзья, он мог перечислить кучу народа, да и они бы на вопрос о Джоне ответили: «Да, конечно, мы с ним дружим, он славный малый». Но у Джона не было таких приятелей, с которыми бы он проводил больше времени, чем с остальными, кроме разве что его брата Джерри. Но тот скорее был его тенью. Джон много общался с Джерри, потому что тот ничего от него не требовал. Джерри был ему не ровня.
Именно потому Джон и не захотел переспать со мной тогда, в первый вечер у Глубокого озера. Я думаю, он просто испугался. Хотя, казалось бы: раз ты спишь с любыми старомамками из Семьи, с той же Мартой Лондон, так почему бы не со мной? Наверно, тут та же проблема: мы с ним — ровня, и это его пугало.
Я не хочу сказать, что Джон не любит равных себе. Я только заметила, что он их побаивается. Старомамкам от него ничего не нужно, кроме семени. Он может согласиться или отказать: это ничего не изменит. Но если ситуация выходит из-под контроля, ему становится страшно. Вот чего он боится.
