Поскольку мне не было никакой нужды торчать у Мышекрылов, я пошел дальше. Но в Семье негде было спрятаться от криков малыша: их было слышно отовсюду. Даже в Синем краю, в самом дальнем от Мышекрылов конце Семьи, люди судачили о случившейся беде:
— Кажется, мальчишку Полом звать, бремен двенадцать ему. Ожог на пол-лица и всю грудь. Кругом липкая горячая смола, а у этих недоумков Мышекрылов даже горшка воды не нашлось, чтобы умыть малыша! Когда рубишь дерево, надо, чтобы рядом всегда была холодная вода.
— И кутаться в шкуры, и следить, чтобы дети не вертелись под ногами.
— Пол его звать. Очень сильный ожог. Что-то Мышекрылы последнее время совсем страх потеряли. Распоясались совсем. Жаль, конечно, но за что боролись, на то и напоролись. Мальчишка-то ни при чем. Это все взрослые виноваты.
— Тут дерево падает, а дети бегают без присмотра! Как так, я вас спрашиваю? Ну да это Мышекрылы, что с них взять. Жаль ребенка, пострадал ни за что. Его Полом звать, кажется.
Вот вам наша семейка. Никуда в ней не скрыться от чужих перетолков и мнений обо всем на свете. Клянусь сиськами Джелы, какая бы мелочь ни случилась, об этом тут же становилось известно всем, и Семья принималась судить-рядить, думать да гадать, тыкать пальцем, любопытствовать и цокать языком. Каждый решал, кому верить, кого жалеть, кого винить, как будто не было ничего важнее этих трех банальных вопросов. Я уже пожалел, что не отправился с остальными на поиски пищи и целый день вынужден маяться без дела. Тогда я бы хоть вырвался из Семьи.
Но я все-таки извлек из этого пользу. В Синем краю мне перепало несколько жареных птиц от тамошних маломамок: я им рассказал про леопарда. У Бруклинцев мне отсыпали сушеных фруктов. Я искупался в Большом озере, и чьи-то дети подошли и показали мне свои игрушечные кораблики из сушеной фруктовой кожуры, смазанной шерстячьим жиром.
У Лондонцев все спали в шалашах, кроме дозорного, высокого туповатого парня по имени Пит, примерно на беремя старше меня. Развалившись на лежаке из коры, устроенном возле пня, Пит жевал веточку иглодрева.
— Джон, как делишки?
— Нормально.
— Слышал, ты леопарда убил.
— Ага, на Холодной тропе.
— Ничего себе, далеко.
— Точно.
— Дальше разве что Проходной водопад.
— Нет, он ближе, но ведь есть еще и то, что под ним. И то, что за Мраком.
— Под водопадом? Никогда об этом не слышал. А ты уверен…
Пит осекся и расплылся в улыбке.
— Под водопадом! Клянусь именами Майкла, ты меня дуришь! Нет ничего под водопадом! А ведь я тебе почти поверил.
— Ну почему же. Разумеется, под ним что-то есть. Иначе куда, по-твоему, вода девается? Когда-то туда даже можно было забраться, пока со Скалистых гор не упала та огромная плита и не образовалось озеро.
Пит вздрогнул.
— Да кому придет в голову туда лезть? Мало ли что там. В Долине Круга и так есть все, что нам нужно.
Услышав наш разговор, из шалаша высунулась женщина — толстая, грудастая, взрослая, на вид раза в два-три старше меня. В шалаше спали пять-шесть ее детей.
— Ты ведь Джон? Тот, который убил леопарда?
Женщина с улыбкой вылезла из шалаша. Накидки на ней не было.
— Я Марта, — сказала она. — Хочешь немножко поскользить?
Пит деликатно отвернулся и замурлыкал себе под нос какой-то мотивчик.
— Пойдем вон туда, в звездоцветы, — Марта указала на россыпь ярких цветов возле ручья.
Многие женщины верят, что если переспать с молодым и здоровым парнем, то детишки родятся нормальными, без клешней и мышиных рыл. А мы, парни, в общем, и не возражаем.
— Ладно, — ответил я.
Мы пошли в звездоцветы, и Марта встала на четвереньки, чтобы я был сзади. Она занималась этим не ради удовольствия. Она не двигалась, не стонала, лишь легонько вздыхала из вежливости. И все это время мы слышали, как ребенок у Мышекрылов кричит и плачет от боли.
— Мальчишку вроде Полом зовут, — проговорила Марта. Я рывками входил и выходил из нее. — Его сильно обварило смолой, когда валили старый древосвет.
Марта задумалась. Я продолжал двигаться.
— У нас, Лондонцев, такого бы точно не случилось. Мы за своими детьми следим. Если бы мы валили дерево, ни одного малыша и близко бы не подпустили. И у нас всегда наготове горшок с водой, на всякий случай.
— Следите за малышами? Это наверняка… — пробормотал я и, вздрогнув, кончил в Марту. Она перевернулась и легла на спину в звездоцветы, подняв колени к груди и прикрывшись рукой, чтобы не вытекло семя, от которого, как она надеялась, родится еще один воспитанный лондонский малыш с ровными губками и нормальными ступнями и проживет всю жизнь на полянке под названием «Лондон», среди шалашей из коры и той горстки людей, которым нравится думать, что они отличаются от прочих членов Семьи.
Впрочем, отличия и правда были, думал я, стоя на коленях возле Марты, но глядя в другую сторону, на полянку Мышекрылов в дальнем конце Семьи. Я размышлял о группах, которые живут между ними и Лондонцами. Взять хотя бы имена. Синегорцев так зовут потому, что они селятся с Синего края, что возле Синих гор. Красных Огней — из-за кущи красносветов у нас на поляне (которые мы мало-помалу срубаем и заменяем на белосветы, посыпая пни их семенами). Лондонцы и Бруклинцы гордились тем, что их имена родом из-за Звездоворота, с самой Земли. На Земле живет большая Семья, в которой много-много групп. Группа Анджелы называлась «Лондон», и у тамошних обитателей были черные лица, как у нее самой. Группа Томми называлась «Бруклин», хотя некоторые звали их Удеями. (Что же до Трех Спутников, которые отправились на «Непокорном» сквозь Звездоворот, оставив Томми и Анджелу в Эдеме, то неизвестно, к какой группе принадлежали Диксон и Майкл, но группа Мехмета вроде бы называлась Турками, хотя фамилия у него — Харибей. Почему так — не знаю.)
Так что, конечно, Лондонцы отличались от Синегорцев, Синегорцы — от Мышекрылов, Мышекрылы — от Красных Огней. Каждая группа засыпала и просыпалась в свое определенное время, по-своему вела дела и решала вопросы, гордилась своими маленькими особенностями (как Лондонцы и Бруклинцы — тем, что их имена родом с Земли), в каждой группе были свои слабаки и силачи, добряки и эгоисты, мышерылы и клешненоги. Но мне все же казалось, что разница мала и ничтожна-ничтожна-преничтожна. На самом деле мы все похожи. Живем чуть не друг на дружке, во все суем нос и знаем, что у кого в голове. Мы неотделимы друг от друга. Как нам постоянно твердят Старейшины, мы все едины. И это правда: одна Семья, все вместе, двоюродные братья и сестры, все из одной утробы и от одного-единственного члена.
— Хочешь молока? — предложила Марта, приподняв грудь ладонями.
— Ага, давай, — согласился я и наклонился к Марте. Она держала грудь, пока я, стоя на коленях, сосал теплую сладкую жидкость.
