– Васька, да что ж ты делаешь, паршивец? – Евдокия согнала кота на пол и лишь потом увидела, что Виктор пришел в себя. – Мальчик… – Она тяжело опустилась на стул, осторожно, словно молодой человек был сделан из хрусталя, потрогала его лоб. – Вернулся, – сказала и вдруг расплакалась.
А он не знал, как ее успокоить, какие найти слова. Чувство неловкости смешивалось в нем с дикой радостью от того, что он есть, а боли больше нет. Это было похоже на чудо, а может, и являлось настоящим чудом.
Евдокия успокоилась быстро, уголком платка вытерла глаза и, не обращая внимания на протесты Виктора, стащила с него одеяло.
– Все хорошо, – проговорила она твердо. Кому сказала: ему или себе самой? – Теперь точно заживет.
А он смотрел на свою ногу и не узнавал. Худая, как у ребенка, исполосованная шрамами, с бурой, высохшей до состояния пергаментной бумаги кожей.
– Были бы кости, а мясо нарастет. – Евдокия поймала его взгляд. – Она ведь у тебя страшная была, распухшая, как колода, черная. Доктор хотел делать ампутацию.
Про ампутацию Виктор помнил и сейчас был счастлив от того, что ампутации не случилось. Куда ему с одной ногой?
– Теперь все сладится, все заживет. – Евдокия аккуратно укрыла его одеялом. – Еще Настю свою на руках поносишь.
– Настю?..
– Звал ты ее, когда был в беспамятстве. И меня Настей называл. Невеста твоя?
– Невеста. – Виктор улыбнулся. – Только она пока об этом не знает.
* * *
Теперь, когда самое страшное осталось позади, Виктор пошел на поправку, но, увы, не так быстро, как ему хотелось. Оказалось, что между жизнью и смертью он болтался три недели, и за это время тело разучилось слушаться хозяина. Всему приходилось учиться заново. Евдокия считала, что это оттого, что во время болезни Виктор почти ничего не ел, и сейчас кормила его как на убой. С Евдокией, лишь с виду строгой и неприветливой, было легко, к Виктору она относилась как к родному. А вот с остальными оказалось сложнее. Мастеру Бергу не нравилось присутствие постороннего в его доме, он никогда не говорил об этом и даже снова перешел на вежливое «вы», но Виктор все равно это чувствовал. А Игнат его вроде бы и не замечал, первым никогда не заговаривал, на вопросы отвечал коротко и сухо. Только сказал однажды, что Сиротка злится из-за внезапной Викторовой болезни. Виктор и сам на себя злился. Приехал работать, а сам слег на целый месяц. И неизвестно, сколько еще проваляется.
Чтобы не быть никому обузой, поскорее перебраться в свой флигель, вставать он начал рано, как только появились хоть какие-то силы. Приспособил в качестве опоры старый стул, но все равно не устоял на одной ноге, упал. Прибежавшая на шум Евдокия долго ругалась, отобрала стул, унесла в другую комнату, чтобы было неповадно заниматься всякой ерундой. Так она сказала. Помощь пришла неожиданно, откуда не ждали. Однажды вечером Игнат принес ему самодельные костыли.
– Держи, – сказал мрачно. – Только ногу первое время сильно не нагружай.
Эти пахнущие свежеструганым деревом костыли стали для Виктора едва ли не самым дорогим подарком. Он пошел тем же вечером или скорее поскакал. Сразу же хотел выйти во двор, но Евдокия не пустила.
– Попробуй сначала тут, – сказала строго и встала в дверях, грозно уперев кулаки в бока.
Хотелось на волю, на тронутый первыми заморозками свежий воздух, но Виктор терпел, не желал расстраивать Евдокию.
В день, когда Виктор вышел наконец во двор, выпал первый снег. Редкие снежинки кружили в воздухе, падали на землю и тут же таяли.
– Что-то рановато в этом году, – заметила Евдокия, кутаясь в пуховую шаль.
А Виктор был рад и первому снегу, и хмурому небу, и пробирающему до костей ветру. Все это лишний раз напоминало ему, что он живой.
На Стражевой Камень он выбрался спустя еще две недели, уговорил Игната и мастера Берга взять его с собой.
– Какой с вас там толк, Виктор Андреевич? – спрашивал Август и поглядывал искоса. – По винтовой лестнице на костылях не поскачешь.
– А я не буду по лестнице, Август Адамович, я буду по земле. Работа стоит, Сиротка, сами говорили, злится. Здесь от меня пользы никакой, а на острове я пригожусь.
Но последнее слово – они оба это знали – было за Игнатом. От него одного сейчас зависело, возьмут Виктора на борт или спишут на сушу. Наверное, Игнат решил, что после того, что инженер видел в пещере, за ним нужно присматривать, потому что затею Виктора неожиданно поддержал, только спросил:
– Не испугаешься?
Можно было соврать, сказать что-то бравое, но Виктор сказал правду:
– Не знаю. Но я точно знаю, что с островом шутки плохи. Я буду осторожен.
– Хорошо. – Кажется, такой ответ Игната удовлетворил. – Просто держись рядом.
Вот и все. Ничего они ему не объяснили, не рассказали, чем занимаются ночами на острове. Не заслужил. Да и чем бы он заслужил? Своим дурацким поступком? Ногой переломанной? Не прогнали, и на том спасибо. Но все-таки было обидно. Немного, самую малость. Хотелось доказать, что он заслуживает большего, чем жалость и снисхождение.
А на острове снова были потери. Но не из-за полнолуния, а из-за Сиротки. Один из строителей решился бежать, и тело его нашли в лесу возле озера, иссеченное хлыстом, обезображенное. Сиротка больше не скрывал свою волчью суть. Так сказал мастер Берг, а Виктор ужаснулся, что об убийстве можно говорить вот так запросто, не бить во все колокола, не сообщать властям. Ведь есть же закон!
– В Чернокаменске закон – это Злотников, – Игнат снизошел до объяснения. – А в его отсутствие – Сиротка. Все куплены. А кто не куплен, тот запуган до смерти.
– И вы?
– Мы – нет. – Игнат улыбнулся кривоватой, недоброй какой-то улыбкой. – Но мы – другое дело.
– А он, значит, так и будет творить беззаконие? Никто его не остановит?
Все это было в разы страшнее рассказов о мифическом озерном змее. Поверить в то, что один человек может безнаказанно убить другого, было тяжело.
– Остановят, но не мы с тобой. Возмездие его найдет, не переживай. – Игнат сказал это так, что Виктор сразу ему поверил.
А на маяке уже началась переделка лестницы. Пока Виктор болтался между небом и землей, Игнат и мастер Берг времени зря не теряли, незаконченным оставался лишь самый верхний пролет. Скоро можно будет заняться фонарной комнатой, выписать линзу Френеля, если уж позволено не ограничиваться в средствах. Инженер думал о фонарной комнате, но тянуло его не вверх, к небу, а вниз, в подвал. И он не выдержал, спросил:
– Там по-прежнему вода?
– Нет, – Игнат покачал головой. – Ушла на следующий день.
– А… сердце?
– А сердце на месте.
– И оно… бьется?
– Не так ощутимо, как в полнолуние, но тебе туда лучше не спускаться.
