Иван Савельевич был прав: время в самом деле пришло необыкновенное. И возможности стали безграничными, и реализовывались они стремительно. Через год после того как Митя осознал, что может купить не только что-то мелкое, на день-два необходимое, но и такой крупный предмет, как диван, – он уже купил квартиру. Ольга Никифоровна была легким для совместной жизни человеком, с нею Митя впервые понял, что такое интеллигентность, но прожить всю жизнь в Машиной детской он все-таки не собирался.
Они с Машей переехали на соседний бульвар, Рождественский. Новая квартира казалась Мите чрезмерно большой, им просто нечего было делать в четырех комнатах. Но глупо было бы покупать маленькую, когда вся жизнь впереди.
Он понятия не имел, что надо делать, чтобы квартира из жилья стала домом, Маша тоже этого не знала, а Ольга Никифоровна если и знала, то не имела времени на то, чтобы обустраивать дочкин быт. Она ездила с Машей по магазинам, они что-то покупали в квартиру, но через год после вселения Митя с удивлением обнаружил, что две комнаты из четырех просто пусты.
– Это для ребенка, когда родится, – сказала Маша, когда он высказал ей свое удивление. – Заранее ведь нельзя их обустраивать, правда?
Ну, наверное, правда. Митя об этом не думал. Он только что защитил диплом, это далось ему тяжело, потому что вся его жизнь шла к тому времени вне обстоятельств, в которых уместна учеба. Иван Савельевич помогал не только на первых порах – он день за днем, год за годом вводил Антона и Митю в строительный комплекс Москвы железной своей рукой. Его уважали, его боялись, опыт его работы уходил глубоко в советские годы, в Госстрой, при этом он сумел бестрепетно отбросить ту часть своего опыта, которая непригодна была для новой реальности… Неизвестно, что получилось бы из Митиной работы, если бы не он.
Невозможно было предположить, что с ним может что-то случиться. Он не болел. Не впадал в уныние. Не отступал перед трудностями. Ничего не боялся.
И умер в одно мгновение. Притормозил на светофоре – он любил сам водить машину, – упал головой на руль, и сердце остановилось.
И так вот получилось, что, когда Маша забеременела, Митя почти не осознал этого. В его жизни, в каждом ее дне, не было в то время места ничему, кроме работы – новой огромной работы, которая появилась у них с Антоном. За Антона он больше волновался, чем за себя: как ни дорог Мите был Иван Савельевич, но его смерть он все-таки не переживал, как смерть отца. Правда, он и не знал, что такое отец, но от этого его отношение к тому, что должен чувствовать сейчас Антон, было только острее. Поэтому первые заботы, связанные с тем, что вместо небольшой фирмы на них свалилась огромная строительная компания, которую, если они не справятся, надо закрывать, а закрывать и жалко, и просто стыдно, – Митя взял на себя. Антон присоединился к этим заботам чуть позже, но с такой решимостью, которой от него и ожидать было трудно.
Во всем этом прошла Машина беременность – прошла по краю Митиной жизни.
Он понял, что у него есть дочь, только когда приподнял кружевной угол пеленки, закрывавший ей лицо. Он просто ахнул, увидев это лицо, и чуть не уронил ребенка прямо на ступеньки роддомовского крыльца. Кто сказал, что новорожденные младенцы на людей не похожи? Девочка была не то что похожа на человека – она была в тысячу раз лучше, прекраснее любого человека, которого Митя видел до сих пор! От ее небесной, сияющей красоты у него занялось дыхание.
Приехав домой, он сидел возле плетеной корзины, которая была ее первой кроваткой, и глаз не мог отвести от спящей девочки. Ольга Никифоровна несколько раз заглядывала, с опаской спрашивала, не хочет ли он пообедать. Он не хотел.
– Как ты хочешь ее назвать? – спросила Ольга Никифоровна.
– Маша, – ответил Митя.
– Да ну!
– А что? – пожал плечами он. – Почему бы и нет?
– Но уже ведь есть одна Маша.
Не мог же он объяснять теще, что это имя сразу пришло ему в голову, но не потому, что девочка похожа на его жену – никакого сходства он не видел, – а только из-за света, который от нее исходит. Оттуда бьющий свет… Глупо и неловко было бы это объяснять.
– Будет две. Большая и маленькая, – сказал он.
Девочке было года три, когда стало понятно, что большой Машей следует считать скорее ее, чем ее маму. Характер у нее явно был Митин – в ней не было ни тени маминой трогательности, беззащитности, безалаберности. Она всегда знала, чего хочет, и решительности ей было не занимать даже в шесть месяцев, когда она училась ползать.
С первого дня девочке взяли няню: Маша, хоть и проводила время в основном дома, не могла охватить ни сознанием своим, ни умением тот круг забот, в которых нуждался ребенок. Митина безбытность в этом смысле пришлась кстати – кого-нибудь другого угнетало бы постоянное присутствие постороннего человека в доме, он же этого почти не заметил.
Дочка любила его самозабвенно, даже старшая Маша удивлялась:
– Так редко тебя видит, – говорила она, – а при этом такой перед тобой восторг.
Одобрительные это слова или укоризненные, Митя не понимал. Он относился к Маше – к жене своей Маше – так же, как в первый год их совместной жизни: первоначальное отторжение от нее уже в тот год исчезло, а сочувствие осталось. Оно оставалось и теперь. Митя считал, что этого достаточно, да и Маша так считала, кажется.
Он не понимал, счастливая ли у них семья, но относил свое непонимание на счет того, что и прежде не знал, что такое счастье. Митя карабкался в жизнь из глубокого провала, в котором оказался в силу не зависевших от него обстоятельств рождения, цеплялся за мелкие возможности, хватался за крупные, не жалел себя и не имел времени разбираться в тонкостях окружающего мира. Он должен был выбраться на светлую сторону этого мира, он на нее выбрался и считал, что это счастье и есть. У него жена, дочь, работа, уважение людей, деньги – найдется ли на всем белом свете хоть один человек, который скажет, что этого мало? Нет таких людей.
В такой вот житейской гармонии, несколько однообразной, но благодатной, прожил он десять лет после рождения Маши.
Что работать становится все труднее, Митя считал явлением понятным. Масштаб их деятельности увеличивается, они приходят из столицы в регионы, конкуренция растет – надо ли удивляться, что и трудности растут тоже?
Антон думал иначе.
– Прихлопнут нас, Мить, – говорил он. – Переоценили мы себя.
– Чего это переоценили? – Митя только плечами пожимал. – Да мы строительство как свои пять пальцев знаем. И нас все знают, работать с нами хотят. Отцу твоему светлая память, да и сами мы для этого немало сделали.
– Именно что немало. Вышли мы за тот масштаб, когда до нас особого дела не было.
– Кому не было? – спрашивал Митя.
И, спрашивая, понимал, что имеет в виду Антон. Речь, правда, шла скорее об Антоне именно, не о нем. Митя-то оставался только генеральным директором компании, хотя и некоторое количество акций имел тоже. А вот Антон располагал теперь таким капиталом, который то разрастающееся новообразование, которое считалось государством, желало бы иметь под полным своим контролем.
