– Думаешь, ты способна сейчас вести машину? Давай без экспериментов обойдемся.
«Давай», – согласно подумала она.
Странно, но его слова, произнесенные без тени сочувствия, едва ли не раздраженно, заставили ее почти что успокоиться. Она не поняла, почему. Покой не охватил ее, но коснулся краем. Будто пролетела мимо в темноте ночная птица, задела крылом висок.
В такси Рита села сзади, держа Машу на руках. Митя сел рядом, и она опустила локоть, чтобы Маша могла вытянуться на коленях у них обоих.
– Успокойся, правда, – сказал он. – Теща сто лет в Морозовской работает, ее все знают. Она дежурному врачу уже позвонила, и в приемный покой тоже. Да и больница сама по себе хорошая. Дочка моя два раза там лежала, и все было в порядке.
– Да когда ж это было? – Рита вздохнула и едва не всхлипнула. – Она у тебя ведь большая уже, дочка…
Митя не ответил. Но птица покоя опустилась ей теперь уже прямо на плечо, она физически это почувствовала. Как странно!.. Рита посмотрела на Митю. Он наклонил голову, быстро коснулся виском ее виска, отстранился и повторил:
– Успокойся. Приехали.
Ложный круп определился сразу же, как только врач, молодой, долговязый и ловкий, осмотрел ребенка в приемном покое. Пришедший через пять минут заведующий отделением подтвердил этот диагноз.
– Укол сделаем и несколько часов понаблюдаем, – сказал он. – Могли бы и сразу вам ее отдать, но береженого Бог бережет. Маленькая она еще.
Раньше Рита принялась бы расспрашивать, какой укол собираются делать ребенку, тут же полезла бы в Интернет выяснять, именно ли этот укол нужен или какой-нибудь другой, заметалась бы, может, повезла бы Машу в другую больницу… Сейчас она лишь согласно кивала и смотрела на обоих врачей так, словно это сам Господь со ангелом своим спустился с небес, чтобы помочь ее ребенку.
– Я с ней останусь! – только и воскликнула она, узнав, что Машу оставляют в больнице.
– Конечно, пожалуйста, – пожал плечами врач.
И после этого Рита не отходила от ребенка ни на шаг. От укола Маша проснулась, заплакала, потом успокоилась, потом заснула снова, уже без этого ужасного свиста в груди. Рита выполняла все, что ей говорили – положите сюда, подержите ручку, теперь ватку прижмите, попросите, чтобы открыла ротик… Странно, что она совсем не испытывала ни страха, ни хотя бы тревоги.
Но даже этому Рита уже не удивлялась. Перемена, начавшаяся в ней на пустом темном кладбище, была уже необратима. И стоило ли удивляться тому, что все происходящее вокруг она воспринимает теперь по-новому?
Глава 8
– Думаешь, она выздоровела?
– Во всяком случае, дышит легко. И температуры нет.
– А вдруг у нее воспаление легких? Вдруг температура опять поднимется?
– Когда поднимется, тогда и будем думать. – Митя улыбнулся. – А пока шла бы ты спать.
– Не хочу. – Рита вздохнула. – Сама удивляюсь. Хотя чему? Это в тысяче книжек описано. Материнские инстинкты и все такое.
– Не уверен, что это надо называть инстинктами.
Они сидели напротив друг друга за столом в гостиной. Эльмира уехала домой. Маша спала в детской, дверь к ней была приоткрыта. Митя уже выпил кофе, а Ритин остывал в чашке. Ей не хотелось взбодриться, просто не было в этом необходимости. Страх, пережитый сначала в сторожке на Сан-Микеле, потом в детской, наполненной больным, свистящим Машиным дыханием, – вышиб из нее все прежние чувства. Она будто только что вылупилась из яйца, новенькой и мокрой. Это было странное ощущение. Она не знала, как вести себя в новом своем состоянии.
– А ты как здесь оказался?
Только сейчас Рита сообразила, что стоило бы этим поинтересоваться.
– Няня позвонила. Сказала, что Маша больна, ты в отъезде, по телефону не отвечаешь, она вызывает «неотложку».
– И ты приехал из Меченосца из-за ее звонка?
– Я был здесь. На Чистых прудах.
– А… почему ты мне не говорил? – самым глупым образом спросила Рита.
– Ты не спрашивала. Да и какая разница?
«У него же теща здесь, – сообразила она наконец. – И жена, значит, тоже. Да мало ли какие обстоятельства. И что это я вдруг стала с вопросами приставать?»
– Тебе идти пора? – спросила Рита, заметив какое-то его движение, быстрое и непонятное.
Ей совсем не хотелось, чтобы он уходил. Как она останется одна? Да, всю жизнь одна, но ведь никогда прежде не была она такой, как сейчас, – не чувствовала новой мокрой кожей каждое дуновение ветра и не вздрагивала от каждого дуновения.
– Могу остаться.
«Можешь или хочешь?» – подумала Рита.
Но переспрашивать не стала. Да и не успела бы переспросить.
Митя поднялся, обошел стол и Ритин стул. Она почувствовала его руки у себя на плечах. И как он прижал ее спину к своему животу, тоже почувствовала. И поняла, что он хочет остаться, потому что хочет ее.
Узкая спинка стула отгораживала от Мити только Ритины лопатки. Но все равно ей стало жаль, что она не чувствует его всем телом. Губы у нее пересохли. Желание охватило ее так же мгновенно, как в тот вечер в саду, но природа его была совсем другая. Сама она теперь была другая – с этой своей вылупленной новизной, с тем, что стала будто мокрая и потому чувствовала остро и холодно даже воздух, окружающий ее. И уж тем более Митины руки.
Руки холодными не были. Рита вспомнила, какое странное чувство охватило ее в ту минуту, когда она сидела рядом с Митей на дачном крыльце: что от него исходит тепло, но не исходит уюта. Это не изменилось. И это вновь сделалось притягательным для нее, хотя совсем недавно она смотрела на него с полным равнодушием. Отчего эти перемены, отчего бросило ее в жар два года назад и из жара потом в холод, а теперь снова в жар? Кто же это знает!..
Да если бы и существовал какой-нибудь неведомый кто-то, Рита не стала бы его об этом расспрашивать. Зачем?
Она встала, боясь обернуться. Митя отодвинул стул в сторону и прижал ее к себе уже без преград.
То есть преграды все-таки оставались: свитер, джинсы. Но свитер был в ее излюбленном странном духе, с железной молнией наискосок через всю спину, и когда Митя расстегнул молнию, Рита просто стряхнула свитер с рук. Потом и вся одежда стекла с нее на пол, она и не поняла как, ей было не до того, чтобы понимать такую ерунду.
Митя целовал ее затылок, от его дыхания у нее туманилось в глазах, а во всем теле покалывало острыми жаркими искрами. Она хотела обернуться, обнять его, но не могла, всю ее словно судорогой свело, и длилось это до тех пор, пока он сам не развернул ее к себе, и в эту минуту ничто уже не отделяло их друг от друга – ни одежда, ни тревога, ни удивление…
Кажется, это не длилось долго. Хотя Рита не поняла, не осознала времени. Когда она опомнилась, то обнаружила себя уткнувшейся лбом в Митино плечо. Он сидел в кресле, а она у него на коленях, обвив его руками, ногами, вздрагивая, сдерживая вскрики и чувствуя его вскрики у себя на губах.
