Просто она вдруг поняла, что осталась с ребенком наедине. И так теперь будет всегда. И все, что будет происходить с ее девочкой – во всяком случае, в обозримом будущем, – полностью будет зависеть от ее, Ритиных, действий.
Всегда. Только от нее. Есть чего испугаться!
Но размышлять об этом сейчас было некогда. Рита капнула молоко из бутылочки себе на руку – вроде теплое, но не горячее – и побежала в комнату.
В спешке она забыла, что ребенка надо сначала переодеть. Но девочка так вцепилась в соску, что Рита решила: это успеется. Главное, ест! Весь первый месяц ее кормили зондом через нос; вид неподвижного тельца в прозрачном кювезе не забылся до сих пор. А мысль о том, что до кювеза девочку чудом довезли живую… Нет, об этом лучше совсем не вспоминать.
Поэтому она сидела не шевелясь, держа на руках громко причмокивающего ребенка, и никакая сила в мире не заставила бы ее даже пошевелиться. Впрочем, длилось это недолго.
«Ну вот, опять заснула! – Рита погладила пальцем раскрасневшуюся от сосательных усилий щечку. – И что теперь делать, переодевать? Или пусть спит?»
Определенного ответа на этот вопрос, скорее всего, не было. Рита подержала девочку столбиком, чтобы та отрыгнула воздух, потом положила ее на кровать и решила посидеть рядом и подождать, что будет дальше.
Но посидеть не удалось. В дверь позвонили.
«Ну, девчонки! – подумала Рита. – Подарок какой-нибудь оставить забыли, что ли?»
Она отодвинула ребенка подальше от края кровати и пошла открывать. Она была так уверена, что это девчонки вернулись, что даже не посмотрела в глазок.
И зря не посмотрела. Открыв дверь, Рита увидела Гриневицкого.
– Ой! – непроизвольно воскликнула она. – Ты… что?
– Рита, здравствуй, – сказал он. – Я тебе надоедать не буду, не думай. Но может… Может, ты мне ребенка покажешь?
Рита пришла в себя мгновенно. От него исходила угроза. Да, безусловно. Он пришел для того, чтобы сказать: это такой же мой ребенок, как и твой, я имею право его видеть, и ты мне этого не запретишь.
Ничего подобного он не сказал, конечно. Но смысл его появления был именно такой.
– Зачем? – глядя на него исподлобья, спросила она.
– Я не собираюсь предъявлять на нее права, – ответил он. – Просто… Ну, это не по-человечески, даже не глянуть. А я уже однажды поступил не по-человечески, и…
Он осекся.
«Когда это ты не по-человечески поступил?» – чуть не спросила Рита.
Но не спросила. Она не видела его двадцать пять лет. За это время можно было поступить не по-человечески тысячу раз. Хоть каждый день можно было так поступать. И какое ей дело до его поступков?
Но и держать его на пороге тоже было бы глупо.
– Митя, – сказала Рита, – показать-то я могу. Только я не хочу, чтобы… В общем, я ее родила – тебя не спросила. Семью с тобой создавать у меня нет ни малейшего желания. Это все для меня пройденный этап, понимаешь? Вот это вот – что сильное мужское плечо обязательно должно быть, опереться, и все такое. Не всем они нужны, опоры эти и плечи. А раз так, зачем тебе ее видеть? Ты что, по выходным с ней встречаться собрался? Праздничный отец? Этого не будет, сразу тебе говорю.
Он молчал. Что означает его молчание, Рита не понимала.
– Ладно, заходи, раз приехал. – Она сделала шаг в сторону, освобождая вход в квартиру. – Откуда ты, кстати, узнал, что ее сегодня выписывают?
– У матери твоей спросил.
– А она откуда узнала? – удивилась Рита. – Я ей точный день не сообщала.
– Она и не знала. Я примерно предположил.
Пока они так разговаривали, Гриневицкий вошел в квартиру, и Рита наконец закрыла входную дверь.
– Где руки помыть? – спросил он, сняв ботинки и пальто.
– Можешь не мыть. На руки ее брать не обязательно. Она вон там. Только она спит.
Гриневицкий вошел в комнату. Рита пошла было за ним, но остановилась. Ей стало не по себе. Ощущение было смутным, природа его была ей непонятна. Тревожная это была природа.
Не входя, Рита все-таки заглянула в спальню. Гриневицкий стоял у кровати, глядя на девочку. Из-за его широких сутулых плеч ее не было видно. Риту охватила паника. Показалось вдруг, что сейчас он наклонится, возьмет ребенка и уйдет. И как она его остановит, вот такого?
«Глупости! – мысленно прикрикнула она на себя. – С чего вдруг цыганщина в голову полезла? Ничего же страшного не происходит. И… что, собственно, происходит?»
Этого она как раз и не понимала. Потому и запаниковала, наверное. Ну конечно. Она не любит что бы то ни было не понимать.
Рита прикрыла дверь в спальню и стала ждать, когда он оттуда выйдет. Бояться нечего. В окно с ребенком на руках, надо думать, не вылезет.
Гриневицкий появился минут через пять. Что за мысли у него в голове, по-прежнему было непонятно.
«Ну и хорошо, – подумала Рита. – Судьбоносных заявлений не делает, спасибо и на том».
Ее тревога слегка унялась.
– Как ты ее назвала? – спросил он.
– Пока никак, – ответила она. И непонятно зачем добавила: – А что, будут пожелания?
– Пожеланий не будет, – усмехнулся он. – Если что, звони.
– Что – если что?
– Мало ли.
Он положил на консоль в прихожей какую-то бумажку, быстро надел ботинки, пальто, открыл входную дверь и вышел.
«Хоть попрощаться мог бы, – сердито подумала Рита. – Какие мы обидчивые!»
Приподнятое настроение было если не совсем уничтожено – в конце концов, что значат любые неловкости по сравнению с тем, что у нее теперь есть девочка? – то все-таки подпорчено.
Она взяла с консоли оставленную Гриневицким бумажку. Это было что-то вроде визитной карточки.
– Гриневицкий Дмитрий Алексеевич, – вслух прочитала Рита.
«Муж на час», – крупными буквами значилось под номером телефона.
«Слава богу, это кончилось, – с облегчением подумала она. – Испуган, обижен – мне-то какое дело? Главное, больше не появится. И хорошо».
Глава 4
Как опрометчиво Рита простилась с унынием! Как наивно было думать, что с появлением Маши оно ей больше не грозит!
Дело было, конечно, не в том, что в момент рождения ребенка всегда наступает душевный подъем, а потом его сменяет рутина: бессонные ночи, простуды, режущиеся зубки и прочие штампованные тяготы, из которых не слишком умные или слишком избалованные жизнью люди выстраивают итоговый штамп – безрадостную картину материнства.
Рутины Рита не боялась – еще в детстве поняла, что именно из рутины в основном и состоит человеческая жизнь, даже такая прекрасная и вдохновляющая ее часть, как художество, которым она в детстве же и увлеклась. Поэтому из-за того, что каждый ее вчерашний день теперь в точности похож на сегодняшний и завтрашний, Рита не страдала.
