Эти чары были разрушены резким стуком пачки газет, брошенной на пороге здания по ту сторону Винтер-плейс. Один из парней труппы выскочил наружу с ножницами для разделки омаров в руке, чтобы украсть столько, сколько позволит его колотящееся сердце. Они смотрели, как он разрезает бечевку и мчится обратно с тремя газетами под мышкой, словно это был решающий мяч в матче между Гарвардом и Йелем. Он едва не забыл открыть дверь, в которую вот-вот должен быть влететь. Номер «Бостон геральд» шлепнулся на стол перед Сидни. Он раскрыл газету на нужной странице, словно там была закладка, и, слегка дрожа, стал читать.
Первым делом он озвучил заголовок.
– «Триумф послевоенной сцены». Ничего себе! – сказал он, пока все выпрямлялись в креслах и просыпались. – «Лишь несколько раз в жизни театра появляется спектакль или, еще реже, мюзикл, который оказывается настолько мощным и трогательным, что, когда он заканчивается, очень горько расстаться с ним и шагнуть обратно в свою собственную жизнь. Крайне редко случается так сильно полюбить героев, чтобы мечтать уснуть и получить возможность в сновидении снова попасть в их гущу».
Продолжалась рецензия том же духе, безоговорочно хваля каждый аспект постановки – музыку, пьесу, сценографию – и актеров, которые купались в одной или двух восславляющих их фразах, словно Клеопатра, купающаяся в молоке. Но после нарастающей эйфории Сидни остановился.
– Минутку, – сказал он. – Этого не может быть. Я этого не понимаю. – Он стал читать молча. Когда выражение его лица изменилось, Кэтрин, до сих пор не слышавшая похвал в свой адрес, почувствовала, что пол уходит у нее из-под ног.
– Читайте, – сказала она.
– Тебе не понравится, – сказал Сидни.
– Пусть не понравится, – со вздохом сказала она, – но читайте.
Он медленно опустил взгляд и прочел:
– «Лишь одной неверной нотой во всем этом совершенстве является некая Кэтрин Седли, чье выступление, по счастью несущественное, так перегружено бездарностью, что служит своеобразным тормозом. Винить следует кумовство, ибо эта Кэтрин Седли есть не кто иная, как Кэтрин Томас Хейл, которая, вероятно, получила эту роль, потому что ее отец, глава известной инвестиционной компании, носящей его имя, по слухам, поддержал постановку».
Кэтрин перенесла это стоически. Не опустила голову и не заплакала, как легко могла бы сделать и как сделали бы многие. Она только сказала:
– Это неправда.
– Ни на грош, – сказал Сидни. – Ее отец не имел к этому никакого отношения.
– Это какой-то урод, – сказал Джордж Йеллин. – Дождитесь рецензий в «Глоуб» и «Америкэн».
– «Америкэн» – Херстова газетенка
[93]
, – неодобрительно сказал кто-то.
– Ну и что? – ответил Сидни. – Их критика не будет повторять критику «Бостон геральд».
Два глухих удара, быстро последовавшие один за другим, и парень с ножницами для разделки омара выбежал и почти мгновенно вернулся с номерами «Глоуб», «Америкэн» и «Бостон дейли рекорд». Эти три, вместе с «Бостон геральд», все определят. После потрясающей похвалы в первой газете им требовалась всего одна хорошая рецензия из числа трех других. Они получили больше. Все были в восторге. Сидни читал их, полагая, что в «Глоуб», которая шла первой, и в двух других к Кэтрин отнесутся справедливо.
Этого не случилось. Все отзывались о ее исполнении пренебрежительно. В «Глоуб» писали: «Я не мог дождаться, когда она перестанет портить представление и уйдет со сцены. Ее голос крайне необычен, движения чрезвычайно странны, а ее внешность не очень красивой девушки из общества, каковой она и является и благодаря чему, как сообщают, и получила эту роль, никак не сообразуется с тем, что ей надлежит изображать деревенскую девушку. Всякий раз, когда она появляется на сцене, ее присутствие выбивает из колеи превосходную в иных отношениях постановку. Возможно, Нью-Йорку не придется от этого страдать, если постановщики проявят мудрость, хотя, вероятно, они не посмеют растоптать родительские чувства своих инвесторов».
Заставив Сидни прочесть все рецензии, Кэтрин, в волосах у которой поблескивал серебристый свет «Локк-Обера», встала и сказала:
– Я хочу, чтобы все знали: во-первых, я за вас искренне рада: поздравляю. Поздравляю, Джордж. – Она улыбнулась ему. (Газеты отметили его игру. В одной из них говорилось: «Даже Джордж Йеллин, который не появлялся в Бостоне – и не без оснований – после постановки «Императрицы Евгении» в 1924 году, блестяще справился со своей ролью, хоть и маленькой».) – А во-вторых, я уйду. Я не хочу ни для кого становиться помехой.
– Нет, не уйдешь, – сказал Сидни, за чем последовали громкие возгласы согласия. – Нет, не уйдешь. Ты была превосходна. У этих рецензий нет никакого объяснения, кроме одного: типы с кастрированным воображением и закрытыми сердцами никогда не прощают тех, кто не похож на них самих. Тебе предстоит премьера в Нью-Йорке. Мы будем вместе. Пошли они все, и плевать на деньги. Ты поедешь с нами.
– Но, Сидни, – сказала Кэтрин. – Я не нуждаюсь в деньгах, а всем остальным они нужны. Это не…
– Знаешь почему? – перебил ее Сидни. – Знаешь, почему у всех этих сумасшедших евреев в театре, и у меня, и у выходцев из Небраски и Аляски, и у ирландских католиков, и у Джорджа Йеллина, кем бы он ни был, нет денег?
– Я тоже еврей, – сказал Джордж. – Почему это меня в особую категорию?
– Потому что, когда дело доходит до такого рода вещей, мы всегда говорим, что нам плевать на деньги, и деньги пропадают. Деньги пропадают, но, послушай меня, Кэтрин, – он сделал паузу, – оно того стоит.
И Кэтрин, которая до этого мгновения сдерживалась…
Следующий день, яркий и теплый, вернул с собой приметы лета, заливая светом городской сад, где солнце сначала сквозило через деревья, а затем поднялось над ними, выжигая тени. Номер Кэтрин выходил на восток над Коммон. На бюро и столах стояло с дюжину ваз с цветами, некоторые из них, сопровождаемые непрочитанными записками, были от незнакомцев, хваливших ее выступление, желавших ей удачи, приглашавших ее на ужин. Она сидела на краю кровати, по-прежнему в своем элегантном наряде, по-прежнему в гриме, почти без малейших признаков того, что не спала ночь напролет. Все возмещалось одной только ее молодостью.
Освещая цветы сзади, солнце придавало им то сияние, которого кинематографисты достигают с помощью тонкой газовой ткани. Свет обострял краски, и, когда солнце набралось сил, цветы стали пульсировать так, что казалось, будто они чуть ли не двигаются.
– Ты видел, какое выражение было у Джорджа Йеллина, – спросила Кэтрин, – когда он заявил, что ничто еще не кончено, пока не выскажется рецензент из «Ивнинг транскрипт», а Сидни сказал ему, что «Ивнинг транскрипт» вышла в тираж в начале войны?
– Видел. И как только живой человек может с таким постоянством удивляться настоящему?
