– Мне кажется, папа, я уже выросла из «Монополии», – заявила Кэтрин.
– Ерунда, – хитро сказал Билли. – Никто никогда не вырастает из «Монополии». Чем, по-твоему, я занимаюсь целыми днями?
– Да уж, – тем же самоуничижительным тоном добавила Эвелин, – для таких, как мы, это все равно что разглядывать семейный альбом.
Пока Билли с Эвелин сидели на крыльце, греясь на солнце, Кэтрин с Гарри прошли через луг к пристани, от которой проплыли по пруду (не спеша, чтобы щадить Гарри) милю в одну сторону и милю обратно. Вода была вполне приемлемой – пресной и слегка подернутой рябью от ветра. Будь расстояние короче, а окружение менее гипнотическим, они, возможно, прибавили бы скорость, но медленное продвижение вдоль гранитных стен по заранее заданному маршруту сделало их движения такими неторопливыми, как если бы их несло медленным течением. Они не вылезали из воды почти три часа.
На полпути назад, чувствуя себя так, будто родилась и выросла на озере, Кэтрин спросила:
– Знаешь, что мы могли бы сделать? Мой отец мог бы подарить нам этот дом. С деньгами, которые у меня сейчас есть, мы могли бы поселиться здесь навсегда, ни о чем не беспокоясь и ни в чем не нуждаясь. Могли бы накупить книг и пластинок, ходить под парусом на «Криспине», плавать, бегать, ловить омаров и рыбу, жить в тишине, топить печку, дышать чистым воздухом. Мы могли бы купить трактор, и у нас был бы лучший сад, какой только возможен на этой почве. Впрочем, почву можно и завезти. Мы жили бы без расписания. Можно было бы выбросить все часы и лежать вместе, сколько захочется. Наши дети могли бы ходить в местную школу, а мы бы старались дополнить их образование. Можно так сделать, если нам захочется.
– Тебе пришлось бы отказаться от своей карьеры, – сказал он. – Ты не смогла бы петь.
– Нет, смогла бы.
– Но не в театре, без живого оркестра и восторженных поклонников.
– Мне достаточно всего одного.
– Ты боишься премьеры?
– Все боятся премьеры. Это ни при чем. И тебе тоже пришлось бы отказаться от карьеры.
– Это несложно, ибо ее у меня нет.
– Пока нет, но будет. Ты можешь передать свою долю бизнеса Корнеллу.
– А в чем же мы будем находить напряжение, борьбу с миром, все то, что нужно, чтобы чувствовать себя живым?
– Где это сейчас, в этом плавании? – спросила она. – Здесь нет никакого напряжения. Мы движемся медленно и все же покрываем большое расстояние, наслаждаясь каждым мигом, а вечером у нас будет отменный аппетит.
– Мы не сможем так жить, – сказал Гарри.
– Почему не сможем?
– Я слишком молод для этого, и ты тоже. Мы можем приезжать сюда на отдых, надолго, на месяц или на два. А потом возвращаться в Нью-Йорк осенью. Разве мы смогли бы обойтись без осеннего Нью-Йорка? Разве хоть кто-нибудь смог бы?
За ужином Гарри нервничал, ожидая, что разговор может зайти о нем. Это произошло, но не так, как он ожидал. Температура упала на десять градусов, и все были рады огню. Омары, слегка обжаренные, шипящие на оловянных блюдах, сжались в своих панцирях и вкусно пахли рассолом. Три представителя семейства Хейлов, точно три медведя, пили вино, каждый в соответствии со своим ростом, полом и возрастом. Билли привез бутылку белого «О-Брион», завернутую в «Нью-Йорк таймс». Газета так промокла в лодке, что стала похожа на папье-маше, и новости о волнениях в Средиземноморье слились с отчетом о теннисном матче и с рекламой садовых гномов: получилась бы странная история, если бы кто-нибудь смог ее разобрать. Вино, объяснил Билли, нельзя оставлять в доме, который не отапливался зимой, только не в Мэне, хотя скотч можно хранить тут без проблем.
– Жаль, что ты не можешь этим воспользоваться, – продолжал он. – Сидеть на крыльце со стаканчиком виски куда полезнее для здоровья, чем провести три года в швейцарском санатории. – Кстати, – продолжал он, – как ты попал в больницу? Я спрашивал у Кэтрин, но она сказала спросить у тебя. Ты попал в аварию? Следы вот остались… – И Билли указывал на синяки и швы.
Гарри ответил вопросом:
– Пожалуйста, не поймите меня неправильно, но сталкивались ли вы когда-нибудь с организованной преступностью?
Эвелин застыла в кресле.
– Ого, – сказал Билли. – Нет, не приходилось.
– А почему? Я полагаю, раз ваш бизнес связан с деньгами, огромные суммы которых могут быть сосредоточены на листке бумаги, Уолл-стрит и банки должны наверняка казаться непреодолимо привлекательными.
– Мафия?
Гарри кивнул.
– Это так. Они горят желанием нас сожрать. Чем абстрактнее активы, тем легче их присвоить, если ты, как фальшивомонетчик или бухгалтер, знаешь процедуры, имеешь навыки и терпение. Мы справляемся с ними благодаря контролю и отбору. В наш бизнес приходят из Гарварда, Йеля и Принстона. Это другой мир, с другими ворами, и мафии он неизвестен и пока недоступен. Они выделяются, понимаешь, как выделялся бы в их обществе я.
– А как же вспомогательные службы, куда выпускники Гарварда, Йеля или Принстона никогда не суются?
– В молодости они туда все-таки заглядывают, но, правда, не в качестве карьеры. Во вспомогательных службах в основном работают ирландцы, те самые, из среды которых уже сотню лет появляются честные копы. Большинство наших сотрудников связаны родством, и все знают друг друга. Они как одно племя. Это клан, и всем этим людям, соли земли, присуща та целостность натуры, что бывает у святых.
– А итальянцев вы избегаете брать, папа? – спросила – Кэтрин.
– Мы еще не достигли такой стадии, чтобы кого-то избегать, а когда лед на американских реках тронется, а он обязательно тронется, мы тем более не будем этого делать. Но пока что этим занимаемся мы и ирландцы, и с мафией мы пребываем в разных вселенных. Я не знаю, как еврейские фирмы справляются с еврейскими гангстерами, потому что в еврейских фирмах работают почти исключительно евреи, так что возможность для проникновения есть на всех уровнях.
– Я имел в виду не откаты или хищения, – сказал Гарри, обходя тему этнической принадлежности, которая заставила Кэтрин нервно елозить ножом по скатерти, – а чистое вымогательство, крышевание. Еврейские гангстеры контролируют одежный бизнес, ирландские гангстеры в Бостоне контролируют правительство, а мафия вымогает деньги за так называемую защиту практически у каждого предприятия в Нью-Йорке. Но не у вас?
– Нет. Берут у тех, кого знают. Надо знать, кто они, как работает их бизнес, где они живут, что думают и что будут делать, если на них нажать. В районе Двадцатых улиц есть турецкий район. Я тебе гарантирую, что мафия их не трогает. Все они тесно связаны, черт знает о чем друг с другом говорят и будут сражаться и умирать, но не сдадутся вымогателям.
– Откуда ты это знаешь, Билли? – спросила Эвелин.
– Я всю жизнь живу в Нью-Йорке.
– Но я тоже.
