Корнелл покорно кивнул.
– Кто эти они? – спросил Гарри, с каждой минутой все больше и больше ощущая себя загнанным зверем.
Бернштейн повернулся к Корнеллу, как будто спрашивая: «Он что, не знает?»
– Он не знает, – подтвердил Корнелл.
– Ну так расскажите ему.
– Это ВНС
[54]
.
– Почему налоги должны расти, если наши доходы падают? – спросил Гарри. – И как узнать заранее, на сколько? Кроме того, вы сказали, что это ваш гонорар.
– Это не налоги, – заявил Бернштейн.
– Что же тогда?
Бернштейн понизил голос, чтобы его не было слышно за дверями.
– «Кожа Коупленда» имеет налоговые послабления, потому что утилизирует различные истощающиеся ресурсы.
– Вы имеете в виду материалы? – спросил Гарри.
– Минералы и древесину.
– Минералы и древесину? Какие минералы, какую древесину?
– Их утилизируют ваши филиалы, инвестирующие в Юго-Запад, Вайоминг и Монтану.
– У нас нет никаких филиалов.
– Есть. На бумаге.
– С каких это пор?
– Уже очень давно. Это был единственный способ, с помощью которого ваша компания выжила при биржевом крахе. Все началось с реальных инвестиций, сделанных вашим отцом. Об этом не стоит беспокоиться.
– Но сейчас это не соответствует действительности.
– Ничто не соответствует действительности, – сказал Бернштейн, безмерно радуясь, что может открыть это Гарри. – Бог сотворил мир, и нам приходится действовать так, словно он реален. Может быть, это и не так, но у нас нет выбора. Конгресс пытался подражать Богу, принимая Налоговый кодекс, а если он вам не нравится, ВНС отправит вас в тюрьму. Если вы будете сопротивляться и не пойдете в тюрьму, вас в конце концов кто-нибудь застрелит. Но, в отличие от Бога, у них, из-за того что они почти люди, есть слабые места.
– Вы даете взятки ВНС? – спросил пораженный Гарри.
Бернштейн остался совершенно неподвижным, но Корнелл подался вперед и очень тихо прошептал:
– На Манхэттене существуют специальные сборщики.
– Боже, – сказал Гарри, – что, если это обнаружится? – Он чувствовал себя наивным и циничным одновременно.
– Прежде всего, – сказал Бернштейн, – вы ничего не знаете. Вы полагаетесь на мои советы. Затем, кому надо в этом копаться? Любой, кто проговорится, сам попадет в тюрьму. А те, что молчат, получают деньги. И, кстати, дело не в нас. Они сами все это начали. Они нас прижали. Если мы не будем с ними сотрудничать, то всю оставшуюся жизнь нам придется отбиваться от бесконечных проверок. Постепенно это вас разорит, но вы этого даже не поймете, потому что ко времени банкротства уже сойдете с ума. Это вроде бы ваша проблема – с кем иметь дело, но с правительством все-таки более приемлемо. Тот, кто пытается откусить от вас кусок, как бы он это ни делал, борется за выживание. У него много врагов, и он знает, что долго не протянет. С другой стороны, у правительства нет сильных врагов и оно будет существовать всегда – может быть, не до того часа, когда погаснет солнце (я прочитал в журнале, что это неизбежно), но хотя бы четверть этого срока.
– Я должен откупаться от Вердераме, я должен давать взятки ВНС, я должен платить копам, мусорщикам… Все прогнило. Но хуже всего то, что я сам в этом участвую.
– Ты забыл о Департаменте строительства, – напомнил ему Корнелл, – профсоюзе водителей, а также о пожарных инспекторах.
– У нас что, не соблюдаются правила противопожарной безопасности?
– Конечно, соблюдаются.
Гарри повернулся к бухгалтеру.
– Вы не юридическая фирма, вы бухгалтер, верно? Если бы мы были свободны от этих поборов, мы были бы платежеспособны, не правда ли?
– На данный момент – вполне.
– А на самом деле?
– А на самом деле вы сможете протянуть более трех месяцев только в одном случае – если увеличите свои доходы на пятьдесят процентов, а расходы удержите на том же уровне. Вы можете это сделать?
– На днях приезжал покупатель из «Мэйсиса»
[55]
, – объявил Корнелл. – Он сказал, что все больше вещей, даже бумажники, делают теперь из искусственных волокон. Крупные химические компании намерены расширить свою работу, начатую во время войны. Он сказал, что через двадцать лет хлопок и кожа будут такой же редкостью, как китовый жир.
– Это не так, – возразил Гарри.
– Может быть, и не так, но «Мэйсис» урезал свой заказ. Мы понемногу идем ко дну, не сразу одним ударом, а просто вниз, вниз, вниз, ничего фатального, пока не придет конец.
– Я не понимаю, – сказал Гарри обоим пожилым людям, надеясь на ободрение, которого, он понимал, не последует. – Мы производим замечательную продукцию. Она отлично изготовлена из лучших материалов. Мы усердно работаем. У нас не бывает брака. Мы должны процветать.
– Ее не покупают, как раньше, и, кроме того, есть Европа, – сказал Корнелл.
– Ладно, это одна причина, но почему все эти люди зарятся на наши деньги? Они ничего сами не производят. Вся их энергия уходит на обман и вымогательство денег у других.
– Такова человеческая природа, – сказал Бернштейн. – Так было всегда. Знаете, у меня есть дом в Катскилле. Мы с женой буквально убивались и потратили уйму денег, чтобы устроить там все как можно лучше, – великолепный вид на горы, тишина. Прошлой весной фермер по соседству залил все свои поля сточными водами. Он никого не спрашивал, ни о чем не заботился. Вонь невозможная, нельзя ни есть, ни пить. О гостях пришлось забыть. Я спросил его об этом, и он сказал, что перешел на новый вид удобрений и теперь всегда будет ими пользоваться. Мы будем вынуждены продать дом, отдать его почти даром. Угадайте, кто его купит. И угадайте, кто чудесным образом прекратит использовать новый вид удобрений.
– Так что же нам делать, пока эти люди нас грабят, просто сидеть здесь и умирать?
– Вы это и делаете, – сказал Людвиг Бернштейн, чья работа с девятнадцатого века заключалась в наблюдении за оживленными улицами Манхэттена. – Либо играете по их правилам, либо умираете, а иногда играете по их правилам и все равно умираете.
– А как насчет того, – спросил Гарри, – чтобы не играть по их правилам и не умирать?
– Поймите меня правильно, – сказал Бернштейн. – Я бы очень хотел это увидеть. Все бы отдал, чтобы это увидеть. Но так не бывает. То, что вы сказали, говорят молодые люди перед тем, как их проглотят. Некоторые умирают в буквальном смысле. Большинство становятся мертвыми внутри. – А потом с дрожащей улыбкой добавил: – Как я, например.
