Книга На солнце и в тени, страница 2. Автор книги Марк Хелприн

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «На солнце и в тени»

Cтраница 2

Прекрасно зная, какая земля лежит впереди, он вложил в свой прыжок все силы и пробыл в воздухе так долго, что привратник и маленький мальчик ощутили восторг полета. Эффект чудесным образом усиливался тем, что с их точки наблюдения совсем не было видно, чтобы он приземлялся.

– Он почти каждый день так делает, – сказал привратник. – Даже в темноте. Даже когда скамейка покрыта льдом. Даже в метель. Однажды я видел, как он проделал это в сильный снегопад: он тогда словно растворился в воздухе. Каждое чертово утро. – Он посмотрел на мальчика. – Прости. К тому же всегда в костюме.

– А возвращается он так же? – спросил у привратника мальчик.

– Нет, просто приходит по улице.

– Почему?

– Потому что с той стороны стены нет скамейки.

Привратник не знал, что ребенком Гарри Коупленд жил в доме 333 с родителями – а затем с отцом, когда мать умерла, – до поступления в колледж, до войны, до унаследования квартиры и до вступления в должность этого самого привратника, хотя последний уже давно наблюдал за погодой из-под того же самого круто скошенного серого навеса. Весной 1915 года маленькому Гарри впервые привиделось нечто такое, что он не способен был отделить от реальности. Он, едва умевший ходить, стоял на одном из ледниковых, выгибающихся, как спина кита, валунов, которые высовываются из земли в Центральном парке. Вдруг, как часто бывает со многими детьми, не собственным усилием и не по своей воле, он переместился на изрядное расстояние с одного валуна на другой, словно чья-то невидимая рука подняла его и перенесла по воздуху. Другими словами, он испытал полет. И на протяжении всей своей жизни он стремился воспроизвести это свое первое видение – прыгая с моста в реку, летя с каменных уступов в бирюзовые озера, заполняющие заброшенные карьеры, или покидая летящий самолет вместе с оружием и боеприпасами. Его первое видение определило ход его дальнейшей жизни.

Поскольку он превосходно видел вдаль, ни одна улица в Нью-Йорке не была такой длинной, чтобы от него могли ускользнуть многочисленные подробности на дальнем ее конце. Всю жизнь разглядывая предметы на больших расстояниях, он научился видеть и то, что невозможно увидеть физически, – находя подсказки в мимолетных изменениях цвета или вспышках, уделяя пристальное внимание контексту, сравнивая видимое с тем, что видел раньше, и соединяя образы, которые в меняющемся освещении расцветают и тускнеют, вздымаются и опадают, действуют синхронно или вразнобой. Для такого слияния, которое дает самый эффективный способ зрения, необходимо обладать феноменальной памятью.

Все, что увидел, услышал или почувствовал, он умел воспроизводить с такой достоверностью и интенсивностью, что эти вещи просто не выпадали из существования и не проходили. Хотя та точность, с которой он вспоминал текстуру, ощущения и подробности, могла пригодиться для салонных игр или ученых занятий, а на войне использовалась для разведки, он с самого начала понимал, что дар этот предназначался для самой главной цели, и только для нее. Ибо, вспоминая прошлое и останавливая настоящее, он мог открывать врата времени и через них видеть все якобы последовательно происходящие вещи как единый шедевр, лишенный границ и разделений. И даже не зная причин и целей этого феномена, он все-таки понимал, задолго до того, как научился выражать это словами, что, когда врата времени открыты, мир насыщен любовью. Это не было умозрительными построениями эстета или теорией, почерпнутой на семинарских занятиях, ибо он видел это своими собственными глазами даже среди войны, тьмы и смерти.

Видеть и помнить жизнь, переполненную и усложненную такими яркими подробностями, всегда было тяжело, но сейчас, в мае, он нес свое бремя с легкостью. Хотя весна, сменившая мрачную, словно углем нарисованную зиму, была какой-то неопределенной, к июню пляжи станут блестящими и горячими, а вода – холодной и синей. Улицы затопит солнечным светом, а вечера будут прохладными. Женщины уже сбросили зимние одеяния: открылись изгибы их шей, ноги соприкасались непосредственно с воздухом, а тела по-летнему просвечивали сквозь белые блузки. За несколько недель до солнцестояния казалось, будто мир, с огромной скоростью приближающийся к максимальному свету, действует по собственному разумению. Ему не хотелось двигаться дальше, туда, где он замедлится, когда самые яркие дни начнут становиться темнее. Возможно, именно эта нерешительность в апогее и облегчает тяжесть скорбей как таковых в светящиеся июньские вечера и в ясные июньские дни.


Когда около полудюжины человек, плававших в то утро, бросились обратно на работу, содрогающийся лязг захлопываемых дверей шкафчиков на мгновение перекрыл шипение пара, выходящего из труб в тех местах, которые навсегда останутся скрытыми даже от самых квалифицированных водопроводчиков. Почему пар все еще наполнял трубы, было для Гарри загадкой: отопление уже больше месяца как отключили, и череда холодных дней настолько остудила оставшийся без подогрева бассейн, что он пришелся бы по вкусу белым медведям. Когда, сняв с себя одежду, он проносил ее через промежуток между собой и крючком в своем шкафчике, наблюдая, как бежевый поплин становится слегка волнистым при соприкосновении с воздухом, закрылся последний из остальных шкафчиков, и после долгого эха шипение паровых труб вернуло раздевалку в безвременье. Он был один. Никто не увидит, что он не постоял под душем перед погружением в бассейн. Утром он, как всегда, принял ванну. Он прошел через душевую на площадку перед бассейном, которая, как и стены и пол самого бассейна, была выложена мозаикой из крошечных керамических восьмиугольников с грубыми и слегка приподнятыми краями.

Последний пловец вышел из воды десять-пятнадцать минут назад, но ее поверхность до сих пор бесшумно покачивалась, поднималась и опускалась едва заметными, различимыми только для острого глаза волнами, которые отталкивались от стен. Воздух был прохладен и сух – не так, как зимой, когда он пропитан влагой и хлором. Став перед огромным плакатом (Нырять строго запрещается!), Гарри спрыгнул с бортика и вошел в воду, пронзив ее, как стрела. Поскольку способность организма к регистрации чувств не безгранична, шок от падения, ощущение соприкосновения с водой, звук всплеска, вид мира, несущегося навстречу, и даже запах воды, который он уловил при падении, вытеснили холод, а когда начала ощущаться прохлада, он уже согрелся от движения.

Обычно он проплывал милю, сначала спринтом, затем медленно, затем наращивая скорость, пока сам не становился словно бы двигателем, когда все сосуды раскрыты, каждый мускул задействован и прогрет, а сердце готово работать с любой нагрузкой, которая от него потребуется. Он плавал дважды в неделю. Дважды в неделю пробегал шестимильную дистанцию в парке – по верховым тропам и вокруг водохранилища. И дважды в неделю брал байдарку на реке Гарлем или, если было не слишком ветрено, на Гудзоне или на севере штата, на Кротонском водохранилище, ради десяти изнурительных миль на летней жаре или в снегу, борьбы с ветром, с водой, с кильватерными волнами и водоворотами Спайтен-Дейвила, где сливаются Гарлем и Гудзон. А по субботам, если получалось, он отдыхал.

Хотя в средней школе он играл во все спортивные игры, кроме футбола, а в колледже занимался греблей, боксом и фехтованием, именно война научила его поддерживать силу, выносливость и физическую форму воздушного десантника, которым он стал. Меж тем как многие задолго до демобилизации бросили поддерживать себя в форме, необходимой для боевых действий на пересеченной местности и жизни без крыши над головой, Гарри понял и на гораздо более глубоком, чем достигает любая форма искоренения, уровне уверовал, что эта обязанность соизмерима с самим званием человека, что цивилизация, роскошь, безопасность и справедливость могут быть сметены в мгновение ока, что, какими бы определенными и милосердными ни казались пути развития мира, они не постоянны. Вопреки мнению тех, кто не прошел через четыре года сражений, его убеждения и действия в этой связи вели его не к жестокости, а от нее. До самого смертного часа он не откажется от самодисциплины, готовности и решительности, которые позволили бы ему дойти до последнего предела в защите того, что нежно, преходяще и уязвимо, и тех, кого он больше всего любил.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация