– Продолжайте.
– Чтобы знать, что вы прочитали, не обязательно это понимать или немедленно извлекать из этого пользу, так как существует главное качество, которое важнее одного только внешнего вида. Если вы и корова слушаете Моцарта, вы оба слышите одни и те же звуки, те же ноты, но, скорее всего, вы, а не корова, за звуками, содержанием и ритмами услышите много чего еще. Вы услышите то, чего не услышит корова, то, что она, если бы могла, упорно отрицала бы, – я так думаю.
– Это – почти – здравые рассуждения, – заявил Вандерлин.
– Я хотел бы знать, – спросил Гарри, – кто вы такой, помимо того, что вы тратите время на языки, парусный спорт и парашютные прыжки во Франции.
– Я давно не десантируюсь во Францию и почти ничем не занимаюсь, кроме работы. Я перестал получать удовольствие от жизни. Наверно, это болезнь или одна из сторон старения. За некоторыми исключениями, которые мне непонятны и которым я завидую, я считаю, что счастливые пожилые люди счастливы только потому, что они идиоты. Честно говоря, я бы скорее умер, чем пошел петь под фортепьяно с миссис Буфорд и дюжиной старых развалин, которые не могут ни слова песни запомнить, ни в ладоши хлопать в такт. Вы когда-нибудь замечали, что энергичная молодежь разговаривает со стариками как с собаками?
– Нет.
– Еще заметите.
– Но вы не старик.
– Я вечный старик. Мой сын, прежде чем погиб, начал отдаляться от нас, как, по-моему, и должно быть. Полагаю, это естественно. Он вырос и больше в нас не нуждался, мои друзья умирали, мы с женой с некоторого времени чувствовали, что, хотим мы того или нет, нас все чаще и чаще навещают посланцы смерти. По велению природы и для защиты своего сердца мой сын должен был от нас отделиться. Но, в отличие от Чарли, который был полон жизни и с нетерпением смотрел в будущее, мы с женой остались в полном одиночестве. Во время войны я отправился с конвоем до Ливерпуля. В мои обязанности это не входило – до этого я пользовался гидропланом, – но я чувствовал, что должен. На нас напали ночью в Северной Атлантике. Это случилось летом, но было еще ужасно холодно. Девятнадцать кораблей пошли ко дну. Все охватил хаос. Мы связали вместе спасательные шлюпки с нашего корабля, но, поскольку погода ухудшилась, вынуждены были разъединиться. Мы старались оставаться в поле зрения друг друга, но шел дождь, и видимость скоро стала нулевой, а утром, когда небо прояснилось, мы увидели, что остались одни посреди пустынного моря. Так происходит, когда тебя покидают дети, но это переносимо, потому что знаешь, что они продолжат твой род. А когда знаешь, что не продолжат, то понимаешь, что навсегда остался в море один и что в этом море для тебя нет никакой цели. Мой сын отстранился от меня, прежде чем умер, а я ждал, чтобы он вернулся.
Так что теперь я работаю. На самом деле это меня не очень занимает, но есть те, кто от меня зависит, так же, как вы, не только живые, но и мертвые, ради которых я обязан вести себя определенным образом и держаться. Странно, как люди борются за положение в обществе и тратят целую жизнь на создание резюме, которого никто никогда прочтет. Резюме следует за каждым в могилу, клочок бумаги, трепещущий, как мотылек. Мы в компании получаем их от тех, кто ищет работу. Я никогда в них не смотрю. Я нахожу их оскорбительными. Если я могу часок с кем-то поговорить, увидеть его лицо, руки, глаза, мне все равно, какие у него достижения или какие учебные заведения он посещал. Каждую секунду все начинается сначала, и мне нужны люди, которые каждую секунду умеют совершенствоваться и действовать не по шаблону. Это то, что я вижу или не вижу в них при личном общении.
– А вы сами?
– У меня нет будущего. Я хочу каждую секунду заниматься тем, что достойно само по себе, тем, что я делал бы, даже если бы во всем мире никого не существовало, тем, что я делал бы ценой собственной жизнью, ничего не требуя взамен, с огромным трудом и почти без надежды на успех.
– Чем-то вроде войны.
– Чем бы, Гарри, оно ни было, этого всегда хватает, создавать самому не приходится. Пока кровь не остынет, мне будет чем заняться. Я участвовал в обеих мировых войнах. Мне пора уйти в отставку, но в этом нет никакого смысла, так что я буду идти напролом и, возможно, избавлю от этого кого-то другого. Можете присоединиться, если чувствуете потребность. Или спастись бегством. В этом нет ничего плохого. Большинство людей поступают именно так. Будет похвально и честно, если вы так решите, особенно если не хотите снова убивать. Вы будете абсолютно правы.
Гарри подошел к окну. Дождь продолжал заливать стекло.
– Иногда, – сказал он, – моя жена, которой двадцать четыре года и которая во многих отношениях еще совсем молодая девушка, обнаруживает больше здравого смысла и мужества, чем почти все, кого я когда-либо знал. В очень сложных условиях она стойко и без жалоб продолжает делать свое дело. Есть в ней что-то восхитительное и поучительное, идущее из таких глубин, что дух захватывает. Что касается меня, то этот ужас, что навис над нами, убивает живых и позорит мертвых, и я намерен очистить от него мир.
39. Офис на Мэдисон-сквер
В один из дней конца апреля, когда в парки вернулся вой далеких газонокосилок, у Гарри на два часа была назначена встреча с Байером в его офисе на Мэдисон-сквер. Все было увито светло-зелеными гирляндами, не было ни слишком жарко, ни слишком холодно, и то и дело дул мягкий ветер, несущий запах молодой травы. Накануне Гарри и Кэтрин легли вместе, оставив окна открытыми, и все утро сползшие простыни волочились по полу, как свадебное платье. Среди разбросанного ночного белья, ее атласа и кружев, разметавшихся по кровати, совершенно исчезло время, пока они не услышали, как колокола церкви на Коламбус-авеню пробили час дня.
Быстро вымывшись и одевшись, Гарри миновал привратника, перепрыгнул стену и побежал через парк, пока не скрылся в дымке клаксонов такси и грохота отбойных молотков, которая выкатывалась из Ист-Сайда подобно волне тумана. Если не придется долго ждать экспресса на 96-й улице, он может успеть. Он не хотел опаздывать к Байеру, которого безмерно уважал. Явиться даже в 2:01 было бы неправильно. Сначала в глубине туннеля появился желтовато-белый, с красными электрическими прожилками, свет экспресса, медленно и беззвучно дергавшийся из стороны в сторону. Потом пришли холодный воздух и звук, выталкиваемые из туннеля головным вагоном, словно шомполом. Гарри сможет доехать до 14-й улицы, а затем пройти пешком девять кварталов на север к Мэдисон-сквер, но времени у него будет в обрез.
Поезд номер 4, который вез Гарри среди остатков зимнего воздуха, с визгом, словно вопящая гарпия, въехал на станцию 14-й улицы линии метро Лексингтон-авеню, остановился как вкопанный, подался назад и распахнул двери. Гарри вышел в резкий свет между рядами стальных колонн на краю платформы и буфетной стойкой, которая притулилась к стене, выложенной белой плиткой. Через множество открытых решеток вливался воздух из садов на Юнион-сквер, люди бежали, вскакивали в экспресс, идущий к центру города, а затем садились, тяжело дыша, поскольку двери оставались открытыми и поезд, напряженно жужжа, не двигался с места. Время, сэкономленное пассажирами, сбивало их с толку и казалось похожим на деньги в банке.
