Все это было бы легче перенести при хорошем или горячем питании, но оно также было большой редкостью, потому что все доставлялось в банках и было холодным и замороженным. Бородатые, почерневшие, провонявшие солдаты не могли вымыться, их нижнее белье и носки стали настолько отвратительными, что многие оставались в живых только потому, что были полны решимости не дать себя в них похоронить. Гарри был слишком усталым, чтобы решиться на что-либо иное, кроме простого – даже наивного – желания пережить войну. Это привело к тому, что он сосредоточился на практических вопросах. Он и его шестеро друзей, сражаясь как своего рода летучий отряд, научились строить в очень сжатые сроки сносное жилье, частично вырывая его в земле и покрывая пончо, одеялами и брезентом. Они жили в таких землянках вчетвером или впятером, потому что по крайней мере двое всегда, в любое время суток, стояли на часах. Они научились спать спина к спине, сжавшись в один ужасный комок, укрывшись всем, что только было, но этого все равно не хватало, и на запутанном клубке тел было много незащищенных мест, которые становились все холоднее по мере того, как углублялась ночь. Когда часовые сменялись, хранимое внутри тепло улетучивалось, и двое пришедших снаружи, особенно если они стояли на ветру, дрожали целый час, пока не засыпали.
Лучшей печкой выступал Байер, в котором было шесть футов четыре дюйма роста и 280 фунтов веса.
«Помню, купил я как-то в феврале мешок горячих жареных каштанов на Пятой авеню, – рассказывал он. – И пошел с Пятьдесят девятой улицы на Вашингтон-сквер. Дул ветер, улица была пустынна, но каштаны грели меня всю дорогу. И мне все еще тепло. Они были волшебными, эти каштаны». То, что он и сам почти верил в свою историю, подтверждалось сумасшедшим взглядом. «Война – это дерьмо, надо было уклониться от призыва», – говорил он, а потом шел и сражался так, словно семь поколений его предков оканчивали Вест-Пойнт
[134]
. Он был очень крупной целью и все же прошел всю войну, как если бы был невидимым или сильфом
[135]
, дрался невозмутимо, бесстрашно и плавно передергивая затвор винтовки, когда приближался враг.
Сассингэм был второй лучшей грелкой. Чуть менее шести футов ростом, он состоял из двухсот фунтов сплошных мышц, и поэтому сжигал много топлива. Казалось, таким и должен был быть сталевар, приехавший из Гэри, штат Индиана, – края адских доменных печей и фабрик, где внутри объемных ангаров, заполненных струящимся дымом, прирученные вулканы превращали зиму в лето. Он был самым веселым человеком, какого Гарри когда-либо встречал, и постоянно беспокоился о том, что остальным не так хорошо, как ему, по скромности считая себя не лучше любого другого. Он был спокойным и надежным, как и следовало ожидать от того, чьей работой было управляться с раскаленными металлическими болванками, с высокой скоростью скользящими мимо.
Ривз, уроженец Колорадо, высокий и долговязый, был плохим обогревателем и обладал темпераментом золотистого ретривера. В разгар войны, стреляя в людей, к которым у него не было никаких претензий, поскольку они тоже прошли через ад, чтобы стрелять в него и убивать, он по-прежнему оставался добряком. После войны он хотел стать диктором родео и, словно никто вокруг не понимал по-английски, повторял: «Диктором родео, а не диктором радио».
Райс, адвокат из Огайо, был достаточно зрелым и квалифицированным, чтобы, как Гарри, стать офицером, но, в отличие от Гарри, предпочел быть рядовым. Как почти все в Огайо, он хотел баллотироваться в Конгресс и думал, что служба рядовым – лучшая подготовка к этому. «Ум генерала и сердце пехотинца, – сказал он однажды Гарри, – вот что требуется, чтобы принимать политические решения во время войны и в мирное время». Очевидно, Ривз готовился выставлять свою кандидатуру на выборах, и он был не просто прав, думал Гарри, если выживет, он далеко пойдет – при условии, что после войны мужество и честность все еще будут в цене.
Дэн Хемфилл с западных гор Вирджинии был не очень-то дружелюбен. Вежливый и умелый, он на самом деле чувствовал себя не в своей тарелке, сражаясь за США. Из-за того, что Конфедерация потерпела поражение в Гражданской войне, он вынужден был доказывать, что он – лучший солдат, чем янки, и раз за разом ему это удавалось. «Полегче», – говорил ему Гарри, в ответ получая взгляд, полный веселого презрения. Не то чтобы Хемфиллу нельзя было доверять, но он был и оставался отстраненным, несмотря на обстоятельства, которые сплавили всех остальных настолько, что они думали почти как один человек.
Еще был Джонсон, усердный и одинокий, учитель английского языка из Сьюпириора, штат Висконсин. Он не обращал внимания на холод и был хорошей печкой. Он ненавидел войну так же, как и все остальные, но у него умерла жена, и война для него стала чем-то вроде покаяния. Он выносил все страдания спокойно, всегда говорил тихо, ожидая, что неизбежно погибнет, на смерть он смотрел как на отдых и, возможно, как на воссоединение с той, кого любил больше всех.
А Гарри был Гарри, и, когда они преодолели линию Зигфрида
[136]
и прорвались в ту часть Германии, где должны были – неизвестно, когда и где, – встретиться с русскими, произошла одна из многих историй, которые спасали его, и началась она однажды ночью. Он стоял на часах, было 3:30 утра, и, хотя на плечах у него было два одеяла и телу было почти тепло, ноги так закоченели, что он их не чувствовал. Снегопад одарил его сложенным из снежинок изображением танцовщицы, оно появлялось и исчезало в темном пространстве, двигалось, когда из-за ветра снежинки падали по косой или вихрились. Он пытался придать ей лицо и тело, но не мог. Хотя она была лишь намеком на изображение и вне досягаемости, но ее присутствие чувствовалось так сильно, словно она была там на самом деле. Затем он крепче сжал карабин и взял его на изготовку. Все его чувства насторожились, откликаясь на слабый, но явственный шепот.
Сначала он подумал, что это раненый солдат – или, возможно, кто-то изображает раненого солдата, чтобы заманить его и убить. А вдруг это ребенок, заблудившийся в темноте? Сколько домов, развороченных бомбами, снарядами и пулеметными очередями, насчитывалось в войне, уничтожившей десятки миллионов людей, сколько убитых родителей и брошенных на произвол судьбы детей, которых родители пытались спрятать в безопасных убежищах? «Беги и прячься!» – это был лейтмотив, предшествовавший истории. Но как долго может ребенок двигаться и говорить на ветру, несущем десятиградусный мороз
[137]
из далеких русских степей?
Стоны продолжались и все меньше походили на человеческие. «Kommen Sie hier, – позвал Гарри, – ich nicht schiessen». Тот, кто услышал это, понял и подошел ближе. Гарри направлял карабин на звук, держа палец на спусковом крючке и боясь случайно застрелить ребенка. «Kommen Sie»
[138]
.
