Урезанное внимание неизбежно порождало урезанные возможности. В командировки теоретиков не посылали. От конференций их (где им, казалось, быть сам бог велел) старались отговорить: «Там ничего интересного. Вот если бы вы поехали с докладом, а так не стоит». И на ТП ездили одни прибористы. Вот почему, как ни ворчал про себя Маэстро, и он сам, и окружающие, конечно, понимали, что ему в этом удивительно повезло.
И потому в утро отлёта, когда всё уже было решено, и он спешил с чемоданчиком к автобусу, в его душе играла светлая музыка. Внезапно она становилась торжественной и неземной, как, скажем, «Полёт валькирий» Вагнера. Ему хотелось даже, чтобы всё было не так, чтобы гремели вдоль его пути литавры, чтобы люди, останавливаясь на минуту, кланялись, кивали, прощально махали рукой. А он шёл бы среди них немного смущенный, гордый, как говорится, оказанным доверием, помахивая чемоданчиком в одной руке и плащом в другой. Но люди озабоченно спешили по делам. Для них это было обычное будничное утро, и не с кем было ему перекинуться взглядом, поделиться возбуждающей радостью, сказать на худой конец короткое «пока».
В автобусе, как назло, у него не оказалось мелочи. Он долго шарил по карманам. «Хорошенькая история. Этого только не доставало. Как безбилетника заберут».
Автобус был пуст, такие недавно пустили без кондуктора. Он показал водителю трешку – самое мелкое, дождался, что тот, заметив, отрицательно кивнул, затем уселся на высокое сидение над колесом.
Автобус медленно трясся, створки двери его дребезжали, и теперь, когда хлопоты были позади, Маэстро казалось, что вот так, с тряской и дребезжанием, под автобусный шум въезжает он в своё немудреное счастье.
Посреди дороги водитель остановил машину и вошел в салон.
– Бери билет.
– Так мельче нет.
– Выходи.
– Опаздываю, пойми.
– Не моё дело, выходи.
– Лучше штраф возьми.
– Не мое дело. Я не контролер.
– Сейчас войдут, разменяю и расплачусь.
Он даже к кассе стал, демонстрируя готовность, но тут случилось непостижимое. Автобус тряхнуло, ноги Маэстро вдруг оторвались от пола, а мгновенье спустя он уже лежал на полу. Остаток пути он оттирался захваченной газетой, да грозил водителю, хорошо хоть не видел себя со стороны.
У проходной ему нужно было пересесть в другой автобус, служебный, идущий на аэродром. Автобус уже стоял у рыжих, широких дверей проходной. Он был стареньким, пузатым, окрашенным до половины в желтый, а ниже в голубой цвет. Шофера за рулем не было. Маэстро походил взад-вперед по аллейке, ведущей к проходной. Вдоль аллеи тянулись молодые тополя и ясени, которые так обрубили весной, что они пугали обрубками и их называли «ужасами войны». Одни из них двинулись в рост, выбросив тонкие пуки побегов, другие так и остались без листвы. И не ясно было: корчевать их или оставить до следующей весны?
Когда он подошел к автобусу, возле него стояли хмурый шофер и широкоплечий (на таких, как говорится, землю пахать) мужчина с полным лицом, улыбающийся одними глазами.
– Зайцев? – спросил улыбчивый человек.
– Зайцев, – ответил Маэстро. По машине этой он никого не знал и потому назвал себе собеседника для определённости мордастым.
– Спасибо, что не опоздал, – сказал мордастый, словно знали они друг друга давным-давно и расстались от силы вчера.
– Ну, шеф, шуруй свою керосинку.
Шофёр ответил не сразу, не торопясь. По тону его можно было понять, что ему «вот так» уже надоела горячка, а сам он, по натуре своей, не склонен спешить и не намерен поощрять всяких до этого дела любителей.
– У меня трое записано, – сказал он и попинал колесо.
– Третий кто?
Но шофёр не ответил и вокруг машины пошёл, всем видом показывая, что ему наплевать.
– Как твоя фамилия?
– Нефёдов, – хмуро и неохотно ответил шофер.
– Сейчас провентилируем, – словно не замечая, сказал мордастый и быстрым шагом ушел к проходной. Когда он вернулся, шофёр уже сидел на своем высоком кожаном кресле, глядел вперед, облокотясь на баранку, и сосредоточенно молчал.
– Лобанова ждём? – спросил его весёлый попутчик.
– А что? – насторожился шофер.
– Не будет его.
– Чего не будет?
– Лобанов четырехчасовым полетит. И давай-ка, слазь со своего драндулета, звони, выясняй. Я с референтом Главного говорил?
– Не знаю я никаких референтов, – лениво сказал шофер. – У вас своё начальство, у меня своё.
– Опоздаем, чудак.
– У меня трое записано.
– Ну, давай так. Ты звони в гараж, а я позвоню, чтобы позвонили туда.
– А в листе кто исправит?
– Я исправлю.
Но всё это не влияло на настроение Маэстро. Ему даже было смешно: такой, мол, упорный попался шофер. В автобусе он устроился поудобнее, и начал думать, как прилетит на ТП, и всё будет не так, как он себе представляет. Хуже или лучше, но иначе. Разве мог он, например, представить себе такого занудистого шофера вместо обычных спокойных и исполнительных. Между тем мордастый сумел разговорить шофера, и Маэстро стал вслушиваться в их разговор, хмыкая себе под нос.
– Не болтай ногами, – говорил попутчик. – Главного возил, – повторил он слова шофера с иной интонацией.
– Возил, – упрямо отвечал шофер.
– На «Волге»?
– На «Волге».
– А теперь он на «Зиме»?
– На «Чайке».
– Ну, как Главный? Лют?
– Да, уж не прост. Только справедлив. Приедем куда, говорит: «Стоянка полтора часа, пообедай» и десятку даёт? Едешь тихо, сразу: «На похороны собрался?» А превысишь скорость: «Куда гонишь, лихач?». Он меня и в Москву брал с собой. «Ты как, едешь?» – спрашивает, а сам вроде бы и не смотрит, газету читает. Тут надо стараться, а то может в гараж позвонить. Я когда его ещё не возил, история у меня была. Погорел. В бараке жил, всё на плитке, ну и погорели чуток. А с этим самым, как ты говоришь, референтом я был в том время как бы по корешам: на рыбалку возил. «Ты, – говорит, – сходи к Главному, попроси материальной помощи. Приходи, когда никого не будет, попозже». Прихожу вечером, часов в восемь, он мне говорит: «Что ты? Рано ещё». Ещё раз зашел. «Ну, – думаю, – я-то подожду, у меня терпения хватит». Прихожу в одиннадцатом часу. «Заходи, – говорит, – один он». «Давай, – говорю, – вместе зайдем». «Иди, иди». Вошёл я, а его нет. «Вот, – думаю, – штукач-референт, шутки вздумал со мной играть. Шутить ему захотелось. Я те вот пошутю». Смотрю, в кабинете дверь. Я её на всякий случай подёргал. Смотрю, за ней комнатка маленькая: диван, ковер, стол письменный, а Главный ходит в одних трусах, зарядку делает. «Ты что?» – спрашивает. А я смутился: «Может быть в другой раз?» «А что у тебя?» «Помощь прошу, вот заявление». «Сколько получаешь?» «Как сказать, – думаю, – скажешь мало – проверит, скажешь правду – не даст». Я в то время на «Волге» работал, 105 получал, а на других машинах шофера по 80 получают. «Девяносто», – говорю. А он мне: «На „Волге“ ведь 105 получают». «Ну, иногда и 105». «Я тебе выпишу 50 процентов. А будешь химичить, останешься в дураках. Ну, иди». Выхожу, референт спрашивает: «Подписал?» «А как же». А у самого поджилки дрожат.
