– …Отбор не решает категорично, и разные точки зрения долгое время сосуществуют. Есть много методов, и нет оценки: что плохо и что хорошо?
Левкович поглядывал в зал маленькими глазами и оттого, что они были близко посажены, его взгляд выходил пронзительным.
– …Позволю себе напомнить уважаемому собранию слова Анри Буассе: «Наука имеет лишь одно оправдание присущей ей монотонности – то, что она служит конкретной цели». Несколько слов о цели этого исследования…
– Выбиванию денег она служит, – обернулся Кирилл. – Странно. Тебе не кажется? Вокруг да около, а скоро его прервут.
Мокашов посмотрел на шефа. Протопопов был бледен и часто поднимал руку к лицу.
– Теперь самое время вашему шефу прикинуться мёртвым, – сказал Семёнов. – Как у насекомых: сложил себе лапки и не дыши. Не бойся, оживёт твой шеф к концу защиты.
– А по мне, хотя бы и не ожил.
– …Мне посчастливилось присутствовать при рождении идеи изложенной работы…
– Идею, как известно, он у тебя украл, – снова обернулся Кирилл. – И не совсем ясно, станет с тобой за это расплачиваться или тебя со свету по этому поводу сживёт, чтобы не мозолил глаза.
– …отдать должное диссертанту, сумевшему привлечь столь абстрактные математические понятия к решению конкретной задачи…
– Не привлечь, а притянуть за уши, – прокомментировал Кирилл.
– Тише, – прошептали сзади, хотя до этого сами переговаривались и шелестели за спиной.
2
Не ищите логики и справедливости в мире своём. Как правило, они целиком из вашей головы, хотя и не хуже других. Вы хотите справедливости для себя, но это эгоизм. Вы хотите переделать мир в той степени, в какой шальная частица мира завладела вашей головой. «Ну, так что же, голубчик, дерзайте, – повторял шеф, – но многие начинали с этого и, уверяю вас, на этом сэкономили бы, если бы им позволено было повторить жизнь».
– У Левковича заигрались. Им требуется вливание, свежая кровь, – говорили о кафедре.
В институте обычно говорили: «у Левковича», хотя шефу, наверное, подобное казалось незаслуженным и обидным, и защита служила тому подтверждением. Между ними с виду не было противоречий, да и не могло быть. С Левковичем больше считались, и он мог позволить себе многое. Во время защиты он уже пару раз выходил из зала, должно быть, куда-то звонил.
Председатель позвонил в колокольчик. Левкович сел, но шум в зале не унимался.
– Отличное выступление, – прошептал Пальцев.
Мокашов внимательно посмотрел на Протопопова. Тот сидел один в пустом боковом ряду. От него уже ничего не зависело, но он не отдыхал. Он слушал с таким напряжением, точно сам был режиссёром-постановщиком идущего спектакля. Так казалось со стороны. На самом деле всё было не так, Протопопов слушал невнимательно. Его волновал только тон. Благожелательный тон его успокаивал. На лице его появились слабые краски: он оживал.
«Засветился чуть осьминог своими хроматофорами, а испугается – и снова станет пепельно бледным». Поражало, что Протопопов предварял взглядом выступавших, словно это был поставленный им спектакль, и он знал наперёд каждый ход.
3
«А чего волноваться? – думал Кирилл. Защищаться ему казалось легко и просто. – Наиболее эрудирован в вопросе, конечно же, сам защищающийся. Не будь волнения и страха, он вообще был бы неуязвим. История любой науки действительно летопись борьбы, и не идей, а влияний и личностей. И к чему все эти защиты? Они – как парады для армии. Армии нужны не парады, а учения. И вообще всё уже надоело, и скоро ли конец? Интересно, кто приглашён на банкет?»
Когда разговор о банкете зашёл на кафедре, Кирилл заявил:
– Оптимальная стратегия – подпоить шефа и выведать все его планы.
– А ты приглашён?
– Надеюсь, да.
– Могут не пригласить.
– Тогда мы сами заявимся и приведём обслуживающий персонал. Представляешь, явится толпа.
– Ещё умрёт, старичок. Хватит его удар. Придётся поминки справлять.
– Купим ему докторской колбасы и вручим от коллектива.
– Смеёшься, а для того, кто не приглашён – первое предупреждение.
В своём приглашении Мокашов не был уверен. В их отношениях с шефом произошла какая-то перемена. Он даже не помнил, с чего это началось. Дим Димыч перестал приглашать его, как прежде, в комнату кафедры советоваться, пошутить, решить пустячный вопрос. Они начали ходить как бы параллельными коридорами. Теплицкий тоже изменился по отношению к нему. Даже технический персонал кафедры стал относиться суше. И теперь, наблюдая шефа, Мокашов подумал: «А приглашён ли я?»
– Ты приглашён на банкет? – толкнул он Пальцева.
– На банкет? – оживился Пальцев. Недоумение отразилось на его лице. – Какое-то странное приглашение. На защиту и товарищеский чай. Он что меня китайцем считает?
– Плоды местного словоблудия, – кивнул Мокашов, – значит, приглашён.
– Долго ещё?
4
По роду работы Пальцев привык ко всяким ожиданиям. Правда, защита была ему в новинку и поначалу занимала. Но он не представлял себе её полного масштаба и начал уставать. Выступления, следовавшие одно за другим, были удивительно похожими. Многие обладали к тому же невнятным языком и злоупотребляли техническими терминами, от которых он преднамеренно отвык.
Для журналиста вредна эта техническая абракадабра, – убеждал он себя. – Она притупляет требовательность к языку. Теряется та особенная музыкальность, которой он проверял добротность рождавшихся на бумаге фраз. Хотя он понимал, что диссертация суха собственно идеей, и при защите нужно и пристрастия вложить. Пристрастия, правда, считаются чуждыми науке. «Наука есть наука, и единый путь её – абстракция». Это из Корана.
Его присутствие объяснялось некой необходимостью. Защиты заделались спектаклями, и по Москве поползли слухи о тайном сообществе, ассоциации аспирантов, вершащей праведный суд. Тема в народе обозначилась и требовала разъяснения. Хотя, возможно, это не восстановление справедливости, а чистый садизм. Садисты есть везде, и среди учёных. Те, что ставят, например, только плохие оценки. Форменные крючки. Не станет издеваться над студентом порядочный учёный. Он снисходителен по своей сути, а издевательства – компенсация для крючков.
Попутно Пальцеву хотелось «совместить приятное с полезным» – наскрести данные на литературный портрет. Из здешней публики выделялась фигура Левковича, но она казалась очевидной, а хотелось иного. Вот, например, Севка-аспирант. Скажем, для очерка-портрета рядового фиаско гипернадежд. Нужно с ним поговорить в неформальной обстановке, может, на банкете. Он о нём Мокашова спросил, но тот только рукой махнул: «Рядовая коза аспирантуры. Увлечён глобальными идеями. Смоделировать трехмерный поток, заменить ЭВМ аэродинамическую трубу. Вычислительная аэродинамика – решение с достаточной точностью уравнений, описывающих газовый поток. Полностью их решить пока никому не удалось, сказывается вязкость, турбулентность, и для остального мира выход – в продувках, но не для него, и он бьется над неосуществимой идеей, как рыба об лёд. Задача эта из их общих работ по моделированию входа в атмосферы планет летательных аппаратов с высокими скоростями. Конечно, жизни не хватит для этой цели, но Севка не сдаётся и теперь вводит диалог с машиной, который, как обычно, для него ничем не закончится. Для всех это факт. Но кому-то и на руку. Теперь его фишкой стали административные потуги – объединение парка вузовских машин. И Протопопов ему содействует, и Левкович, хотя и с иной целью – административного подчинения вузовских машин и создания вычислительного центра». Да, сумасшедший аспирант рисуется отдельной темой, и надо с ним переговорить.
