Никто и не пытался «препятствовать» – и смысла в том не видели, и, главное, слишком велико было изумление. Этот человек прожил с ними бок о бок больше десяти лет – и остался тайной за семью печатями.
– Правду говорят, что в тихом омуте черти водятся, – недоуменно ворчала бабушка Аркадия. – Ну не сильно его в нашем доме привечали, это да. Ну не стерпел… хотя так и не могу представить, чтобы у такого могло терпение кончиться… но допустим. Но ведь мы ж вообще ничего не разглядели, получается? Как будто не из того угла на него глядели. Ладно бы к кассирше какой-нибудь ушел – мелочь к мелочи. Но чтоб к замминистра… И не старая совсем. Даже наоборот, очень даже ничего себе дама. Симпатичная.
Новая отцовская жена все-таки была не замминистра, но пост – да-да, разумеется, в той самой конторе, где он «перекладывал бумажки» – занимала немаленький. Не так уж сильно бабушка и преувеличивала. А по поводу внешности «дамы» – и вовсе нисколько. Скорее уж преуменьшала.
Анна, немного поплакав, попыталась было «помириться» с мужем или хотя бы, как это называлось, «сохранить семью», даже, как тогда было принято, потыкалась в профкомы и месткомы, но – тщетно. Василий проявил совершенно неожиданную твердость и абсолютную непреклонность. Долго Анна, впрочем, не горевала, махнув рукой: насильно мил не будешь, а что ни делается – все к лучшему.
На первых порах Аркадия виделась с отцом не просто регулярно, а даже часто, чуть не каждую неделю. Потом чуть реже, потом еще немного реже… А потом новая жена родила Василию сына, моментально захватившего все внимание отца. Так что ненаглядная Арочка отошла на второй план, словно бы поблекла. Алименты приходили исправно, подарки к Новому году и к дню рождения – тоже, два-три раза за год он выводил дочь куда-нибудь в театр или на концерт… И все! Все? Все!!!
Сейчас-то, с высоты прожитых лет, Аркадия Васильевна понимала, что в этом постепенном удалении, отстранении, охлаждении ее отношений с отцом немалую роль сыграла его новая супруга:
– Ушел, значит, ушел. Началась новая жизнь, а старую нужно оставить в прошлом. Алименты платишь, и достаточно. Девочка уже большая, должна понимать, что у тебя жена и маленький ребенок, не до ее капризов. Она не бедствует, у нее вполне обеспеченная семейка, так что нечего оглядываться.
Аркадия этого, конечно, не слышала, она и «новую»-то видела всего несколько раз, и то издали, но представить подобный монолог могла во всех подробностях: все эти сентенции были написаны на лице отца во-от такими крупными буквами, даже слепой бы прочитал! А «слепой» она не была.
Ко всему прочему, «новый» ребенок оказался слабеньким и болезненным, к нему цеплялись все мыслимые и немыслимые детские хвори. Из простуды он перепрыгивал в свинку, потом у него случался очередной понос (фу, гадость какая!), потом обнаруживался сколиоз или еще что-нибудь. Зиму Василий с супругой таскали отпрыска по «светилам» педиатрии, летом увозили то в пансионат «с целебным сосновым воздухом», то на грязи в Евпаторию, то просто на море.
Аркадия скучала.
Не столько по отцу, сколько по неизменно создаваемой им атмосфере обожания и восхищения. Она уже привыкла быть принцессой и практически пупом земли – хотя бы для одного отдельно взятого человека – и тут вдруг нате! Да еще в тринадцать лет…
Можно сколько угодно говорить, что переходный возраст на то и переходный, что проходит, не оставив ни облачка от раздиравших душу бурь. Но жить-то внутри этих бурь ой как несладко! Некоторое время девочка размышляла над тем, чем же она провинилась, в чем же она оказалась «плоха» – раз уж ее перестали обожать, значит, тому была же, должна была быть какая-то причина? Поняв, что в ней самой ничего – ну просто ничегошеньки! – не изменилось, Аркадия обиделась. Сперва на отца, а следом – и на весь мир. Ведь несправедливо же!
Ну а раз мир несправедлив, значит…
Значит, никакой такой справедливости вообще не существует, и никаких правил – тоже, и наплевать на всех! На всех! Они все уроды, и их можно только ненавидеть! Мать, наградившую ее самым идиотским имечком, какое только может быть – видите ли, в честь какого-то древнего дедули и погибшего по собственной дурости дядюшки. Будто мало в семье одной Аркадии! А она, значит, Аркадия вторая? С самого рождения вторая?! Бабушку, Аркадию первую, которая вечно делала замечания, требуя «держать себя в рамках», как будто не во второй половине двадцатого века, а в «кисейном» благовоспитанном девятнадцатом живем, и проела все мозги тягомотными историями о великом роде Приваловых, к которому она, ах и ах, имеет честь принадлежать! Да кому нынче нужна эта ваша родословная? Ненавидела даже Матвеевых, которые «вообще тут никто, а лезут во все, как будто самые главные».
Отца – о, его ненавидеть было особенно сладко! До страстной дрожи! Как он посмел лишить ее, свою принцессу, того, что ей принадлежало! Теперь Аркадия не только не звонила ему и не искала встреч – куда более того! Подарки сперва выбрасывала, затем стала с мерзким садистским наслаждением раздирать, разламывать, крошить на мельчайшие клочки и кусочки. Если он вдруг приходил, она закатывала истерики и выгоняла его вон с воплями «Предатель!» и «Ненавижу! Чтоб вы все сдохли!».
Пропадите вы все пропадом! – вот было основное настроение тех лет.
Но пропала скорее она сама. За спиной шептались: такая приличная семья и такая пропащая девка, кошмар. Ну и пропащая, ну и ладно! Она прогуливала школу, скандалила, попадала в детскую комнату милиции… Пятерки сменились четверками, затем тройками, затем и тройки приходилось «натягивать». Учителя готовы были закрывать глаза на многое – ради бабушки. Старший товаровед «Государственного универсального магазина», вновь открытого после долгого перерыва в пятьдесят третьем году, – это вам не какой-нибудь занюханный директор Большого театра!
Но даже бабушка была не всесильна. В девятом классе Аркадию были вынуждены оставить на второй год. Робко намекнули: может, все-таки в ПТУ (после восьмого класса эту тему как-то удалось замять, в девятый ее общими усилиями взяли)? Но бабушка, разумеется, встала на дыбы: никаких ПТУ, только полноценный аттестат!
Сама Аркадия своему второгодничеству, смешно сказать, почти обрадовалась. В этом была некая извращенная избранность. Чем хуже, тем лучше! Вот вам всем! И, кроме того, ее совсем не радовало неотвратимо приближающееся окончание школы. С одной стороны, вроде бы окончательная свобода, а с другой – тогда ж наверняка придется что-то делать, что-то решать, куда-то двигаться. Не институт, так работа хоть какая-нибудь. А «лишний» школьный год – очень даже замечательно. Тем более что программа знакомая, какие-никакие тройки можно не напрягаясь получить. И гулять без забот. Быть может, она и вовсе бросила бы проклятую школу – ну не приволокут же ее туда на цепи! – но это было непонятно почему стыдно. А вот на второй год – самое то! И пусть любящий папочка порадуется на свою «принцессу»-второгодницу!
Папочка, однако, не «порадовался». Непонятно даже, расстроился ли. Во всяком случае, никаких душеспасительных бесед с окончательно отбившейся от рук дочерью проводить не стал – ему было, как всегда, не до того. Домашние же и вовсе давно разуверились в спасительной силе убеждений.
