Революционный матрос Солнцев стал для их семьи спасением. Недаром ее нынешний заместитель – Эдуард Родионович Солнцев – прямой потомок того самого человека, благодаря дружбе с которым и уцелел в те смутные времена их пращур.
Да, Солнцевы были рядом с Приваловыми всегда, почти так же близко, как Матвеевы.
Аркадия Васильевна очень хорошо помнила, как еще маленькая – пятилетняя, пожалуй, кажется, это было вскоре после Победы – она проснулась от шума подъехавшего к дому автомобиля. Не очень хорошо спросонок соображая, она зачем-то выглянула в окно, сквозь тюлевую штору которого в детскую проливались дробные лунные лучи – как струйки. Из остановившейся у крыльца машины вышел дядя Родион – Родион Петрович Солнцев – который нередко заезжал к ним «на чаек». Маленькой Аркадии очень нравилось его длинное кожаное пальто, оно тихонько скрипело и очень вкусно пахло, а в кармане непременно обнаруживался для нее какой-нибудь гостинчик – конфета, мандарин или шоколадка. В лунном свете знакомое пальто казалось серебристым, как сказочный волшебный плащ. Может, дядя Родион теперь волшебник, подумала, потерев глаза, Аркадия. Только волшебники же не носят шляп. А он, как всегда, в шляпе. Или все-таки носят? Интересно, а что он мне принес на этот раз? И, наверное, он хочет чаю, нахмурившись, подумала тогда она, только разве ночью пьют чай? И почему он не заходит? Наоборот, из дома вышла бабушка, коротко кивнула и взяла у дяди Родиона небольшую коробку. Может, в коробке гостинец для нее, для Аркадии? Или подарок на день рожденья? Ботинки, наверное. В таких коробках бывают ботинки. Правда, до дня рождения еще далеко… А, наверное, это для папы, догадалась девочка, у него день рожденья как раз скоро.
Бабушка, прижимая к себе коробку и кутаясь поверх нее в шаль, вошла в дом. По потолку метнулся свет фар отъехавшего автомобиля.
– А ты мне ботинки покажешь? – спросила она за завтраком.
– Какие ботинки? – удивилась бабушка.
– Дядя Родион приезжал ночью, ботинки привез. Я сперва решила, мне, но мой день рожденья еще не скоро, а папин скоро. Значит, папе, – объяснила Аркадия, подумав, что бабушка какая-то странная: неужели она думает, что Аркадия слишком маленькая и не умеет хранить секреты? Она давно большая и ни за что не проболтается, она же понимает, что такое секрет. – Я видела в окошко. Он тебе их отдал. В коробке, – пояснила она – вдруг бабушка забыла, она же старенькая уже, ей даже больше чем сорок лет, ужас.
– Что ты выдумываешь, – почему-то рассердилась бабушка, – никто к нам не приезжал. Что за фантазии – ночью? Ботинки?
– Ну я же видела! – Аркадия уже тогда была упрямой.
– Значит, тебе приснилось, – строго сказала бабушка. – И не выдумывай так больше. И, пожалуйста, никому этот сон не рассказывай, что за глупости! Поняла?
Всегда ласковая, бабушка почему-то разговаривала очень сердито, как будто Аркадия сделала что-то очень плохое. Даже если это был сон, почему нельзя о нем рассказывать? Что такого? А если не сон, то почему бабушка говорит, что это все выдумки? Впрочем, взрослые ей уже объясняли, что в жизни есть много разных вещей, которые детей не касаются. Это называется «нос не дорос». Аркадия иногда трогала свой нос – растет? И докуда он должен вырасти? Вроде бы у мамы, папы или бабушки носы не такие уж большие… Но, пока нос «не дорос», его нельзя совать, куда не разрешают. Она вздохнула – все-таки взрослые очень странные люди – и уткнулась в тарелку.
Но выводы сделала. Замечая что-то, с ее точки зрения, странное в поведении окружающих, она больше ни о чем не спрашивала, а пыталась сама додуматься, разобраться, что к чему. И у нее даже получалось. Постепенно стало ясно: кроме обычной жизни – игры, прогулки, французский и английский язык, манная каша на завтрак и ненавистные белые гольфы по праздникам – есть еще одна. Спрятанная. Как тигр на картинке. У нее была книжка с такими картинками: смотришь – лес, а внимательно приглядишься, из ветвей вдруг складывается тигриная морда, хвост, лапы… Ну или не тигриная, смотря что за картинка. Вот и у взрослых так. Они почему-то боятся, что кто-нибудь «увидит тигра» вместо деревьев, которые видны сразу. И еще они почему-то боятся каких-то лагерей. Разве лагерей можно бояться? Аркадия, когда пошла в школу, ездила летом в лагерь. Лагерь назывался пионерский, но туда возили даже октябрят. Ничего, в общем, особенного. То же самое, что в детском саду, только в детском саду это называлось «на дачу».
Аркадия Васильевна, выныривая, как из ласкового зеленого моря, из детских воспоминаний, вдруг подумала: вопреки расхожей поговорке об «отдыхающей на детях» природе, отпрыскам и потомкам лихого матроса передались и его хватка, и энергия, и здравый смысл, и проницательность, и способность управлять людьми. Не руководить, а именно управлять, убеждением или иными способами подталкивая их в нужном себе направлении. В этом, если не переходить некоторых границ, нет ведь ничего дурного, тем более – унизительного. Разве унизительно, например, для жены, если муж хвалит ее стряпню? Наоборот: в следующий раз, чтобы понаслаждаться похвалой, супруга еще лучше приготовить постарается. А если глава семьи безразлично (ну как в ресторане) съедает приготовленный женой обед, в следующий раз ей и к плите-то подходить не захочется. В общем, такого рода похвала – чистой воды манипуляция. Но – и это очень важно – манипуляция, от которой никому не плохо, а всем, наоборот, приятно и хорошо. Такие «способы управления» совсем не редки, и у потомков лихого матроса способности к этому – не самому элементарному – искусству были заложены, похоже, на генетическом уровне. Все Солнцевы всегда делали очень неплохую карьеру – то в строительстве, то в торговле, то в административных органах. Но никогда – блестящую. Не зря же говорят, что лучшая работа – заместитель министра: зарплата практически та же, а ответственность – на начальстве.
Как бы по наследству передавались в клане Солнцевых и хорошие отношения с Приваловыми-Матвеевыми – так, посмеиваясь, называли обитателей замоскворецкого особнячка потомки революционного матроса.
* * *
Честолюбивый и энергичный, Михаил Николаевич Тухачевский командовал армиями, фронтами и штабом РККА, пытался проводить военные реформы, а мечтал, судя по всему, о должности Главнокомандующего Рабоче-Крестьянской Красной Армией. Иван Быстров следовал за своим начальником везде: он был рядом в Симбирске и в Челябинске, на Кавказе и на Кубани, в Польском походе и в лесах восставшей Тамбовщины, в боевых операциях и на учениях. Аркадия поначалу везде ездила вместе с мужем, ничуть не тяготясь неустроенной походной безбытностью.
Так что в особнячке между Садовым кольцом и Серпуховской заставой на какое-то время стало совсем тихо: двое пожилых уже Приваловых да двое Матвеевых, тоже не первой молодости. Как вдруг дом озарила радостная новость – тихая миловидная (словно ее не касались ни пролетающие годы, ни бытовые тяготы) Люба вновь понесла.
Михаил, изрядно горевавший после побега Анюты, очень хотел, чтобы Люба родила еще ребенка, и хорошо бы – вот было бы счастье-то! – сына. Наследника, продолжателя фамилии (пусть и не такой звучной, как у Приваловых, но все же)! Но время шло, и мечты о наследнике таяли, таяли, таяли… И вот – почти уже нежданно и уж точно негаданно! Михаил буквально светился от счастья:
