– Быть может, я могу вам как-то помочь? – осторожно предложил Привалов.
– А ты что, разбираешься в этом? – Матрос яростно, как, должно быть, орудовал штыком, ткнул потемневшим от въевшейся грязи пальцем в бумаги.
Аркадий Владимирович смущенно «признался»:
– Обучались, было дело. А документация, она ведь завсегда нужна, не только при старом режиме. И Ленин сказал же: «Социализм – это учет». – Он скромно кашлянул и замолчал.
Матрос оглядел посетителя, как будто только что его увидел: сквозь удивление на его лице начала проступать надежда и нечто вроде уважения:
– Ну… попробуй… те. – Он покрутил головой. – Погляди… те, какая тут у меня полундра. – И вылез из-за стола, уступая место гостю.
Привалов принялся разбирать бумаги. Ему ли, опытному дельцу, бояться бухгалтерских книг, счетов и прочей «цифири»?
Матрос с все возрастающим интересом наблюдал, как ловко гость управляется с бумагами: это сюда, это туда, а вот отсюда надо кое-что выписать – потом даже сбегал куда-то и притащил внезапному помощнику стакан чая. Чай был скверный, но Аркадий Владимирович выпил с удовольствием: от бумажной работы першило в горле. Разобрав документацию, он принялся объяснять матросу, что и куда записывать. Тот слушал, крутя головой, а потом вдруг хлопнул сам себя по руке и взмолился:
– Слышь, братишка, а ты завтра с утра не мог бы прийти? Помог бы чутка? А я уж не обижу, махры подкину, хлебца или, мож, деньжат. – Он окончательно перешел на «ты». Не пренебрежительно, а точно принимая в «свои».
– Ну… – Привалов сделал вид, что раздумывает, хотя о чем тут раздумывать, судьба выдернула из колоды козырного туза, теперь главное – не профукать его попусту, и рассудительно сообщил: – Работы-то нынче не богато. Я бы помог, коли нужно. – Он старался говорить как можно более простонародно, дабы не выходить из образа «бедных тамбовских родственников». Пока матрос ни о чем таком его не спрашивал, но лучше не внушать подозрений.
На следующее утро Аркадий Владимирович занялся бумажными завалами вплотную. Груды на столе были лишь малой их толикой. Бумаги торчали из ящиков, слоями копились на полках шкафов, неустойчивым холмом высились на широком подоконнике. Солнцев – так звали матроса – восхищенно хлопал внезапно обретенного помощника по плечу, уважительно величал Аркадием Владимировичем, хотя и на «ты», что звучало довольно забавно, называл спасителем, угощал скверным чаем, а вечером приносил кусок колючего черного хлеба. Хлеб был влажный, липкий и отчетливо пах махоркой.
Привалов, не поднимая головы, работал с документами, стараясь не обращать внимания на бушующие в кабинете бури. Солнцев командовал являющимися к нему «орлами» так, словно находился на палубе ведущего бой эсминца. Раздавал указания, устраивал разносы и «классовые чистки», все это – на повышенных тонах. Говорить тихо он, похоже, не умел. Словно был не совсем человеком, а неким воинственным божеством, воплощением стихии – громкой и неплодотворной.
А тем временем на полках кабинетных шкафов, словно сами собой, появлялись аккуратные папочки с бумагами: подписанные, пронумерованные, расставленные по алфавиту, рассортированные по срочности, важности и «направлениям». «Направления» были собраны в отдельные списки: «мануфактура», «продукты питания», «одежда», «инвентарь», «транспорт» и прочие учетные наименования. На приведение бумаг в полный порядок ушло недели три. Когда удалось окончательно «свести дебет с кредитом» (это выражение матроса почему-то ужасно смешило), Солнцев сиял от удовольствия. Даже побрился в честь «праздника». Вообще он брился от случая к случаю: некогда, дескать, а начальству все равно, что на морде, ему главное – что в докладе.
Докладывать же он прямо-таки полюбил. То, что раньше было мукой мученической, теперь стало предметом гордости: все цифирки учтены, все бумаги налицо, все делопроизводство – хоть на выставку. До выставки, правда, дело не дошло, но в пример другим «передового хозяйственника» ставили часто. Нарком допытывался: как ему удалось так быстро и грамотно наладить порученное дело. Матрос сперва мялся, потом признался нехотя: мол, помогает один спец – из старорежимных. Но, словно оправдываясь, доложил Солнцев – сочувствующий, даже Владимира Ильича читал!
К удивлению воинственного матроса, нарком не только не разнес его за «контрреволюционное классовое попустительство», но даже похвалил:
– Это ты молодец, Солнцев, это правильно сделал, все бы так. Если уж не дали нам буржуи выучиться как следует, значит, к работе надобно привлекать тех, кто соображает. Откровенных контриков не надо, конечно, нагадят, пока мы ничего не понимаем, потом век не разберемся. А сочувствующих – это правильно, это дельно. И учиться у них, не вечно ж нам… Это ж ни капли не зазорно – поучиться уму-разуму у тех, кто дело знает. А то! И Владимир Ильич говорил – учиться, учиться и еще раз учиться! Так что ты, Солнцев, молодец, правильную инициативу проявил. И ты это, подкорми там спеца своего, с голодухи-то много не наработает. Да еще небось и семья где-нибудь. Мы ж не как буржуи-мироеды, мы по справедливости: работаешь на благо революции – революция тебя накормит.
Одобрение начальства позволило Солнцеву официально оформить Привалова своим помощником «по канцелярской работе». Сам он, несмотря на приваловские объяснения, так и не сумел разобраться в «бумажной цифири», и вообще «канцелярская премудрость» повергала его в растерянность и панику:
– В бою все понятно: тут свой, тут чужой, руби, стреляй, чужого не пропусти, своего прикрой. А тут. – Он с отвращением тыкал в расплывающуюся цифровую кашу – лент для пишущих машинок не хватало, использовали до последнего, да и сами машинки успели разболтаться, так что уже пятая копия читалась с трудом. – Одну какую-нибудь закорючку не туда сдвинешь, люди голодными останутся. Как я им в глаза посмотрю? Это если меня самого после такого за контрреволюцию не шлепнут. А если и не шлепнут, жить-то как, зная, что революции подножку подставил?! Ночи ведь не спал, поверишь ли, Аркадий Владимирович? Боялся, что по дурости своей наворочаю тут что-нибудь… и придется самого себя к высшей мере приговорить – за предательство! А я ж за революцию… э-эх! – Солнцев гулко бил кулаком в широченную свою грудь и крутил взъерошенной башкой. – Спас ты меня, Аркадий Владимирович, натурально спас! Что нарком хвалит – это полдела. Да ведь наш отдел теперь так учитывает и распределяет, что даже излишки появились незнамо откуда, можно их нуждающимся перебросить. И поручают нам теперь, гляди, какие важные дела! Э-эх, побольше бы нам таких, как ты, спецов!
Да и домочадцам «спасителя» можно было облегченно перевести дух, теперь до их источников дохода не мог бы докопаться самый упертый «проверяющий». Включая тех, кто, в соответствии с лозунгом «грабь награбленное», искал чем поживиться. Комиссариат по реквизициям и распределению был конторой серьезной, так что «экспроприировать» его сотрудника вышло бы себе дороже. К тому же, послушав некоторое время солнцевские вздохи про «побольше бы таких, как ты», Аркадий Владимирович осторожно порекомендовал тому Михаила. Матвеева взяли сперва простым учетчиком, но моментально начали продвигать по служебной лестнице: и в бумагах понимает, и толковый, и вполне свой. Хоть на баррикадах бок о бок с «товарищами» не сражался, но трудится на благо революции – любо-дорого поглядеть. Впрочем, это было не сразу.
