Основное, однако, ясно: расширять дело пока нельзя, времена уж больно смутные. Лучше переждать. Можно даже сократиться немного, а доход не вкладывать в развитие дела, как он привык, а собирать в кубышку. Да не деньгами или там акциями какими-нибудь, не банковскими вкладами – ненадежно все это, чуть что, чуть дунет какая перемена, и любые «ценные» бумаги превращаются в пустые незначащие бумажки. А вот драгоценности вечны. Золото, камни, украшения. И, разумеется, нужно верное хранилище. Безопасное и доступное.
Он, быть может, размышлял бы о надежном укрытии еще долго. Но тут подошел четырнадцатый год. Поначалу он ничем не отличался от предыдущих: казалось, что полиция постепенно переловит бомбистов и прочих бандитов, что царь прогонит самозваного «святого» Гришку, что все наладится, устроится, успокоится. Во всяком случае, очень хотелось на это надеяться. Аркадий Владимирович тоже надеялся. Отложив на неопределенное время «парижские» планы, он почти перестал интересоваться европейскими делами. Даже не знал толком, кто такой этот самый австрийский эрцгерцог Франц Фердинанд. В Европе небось три десятка стран, в каждой – король или там князь, у каждого – наследники. Что ж, всех помнить, что ли? Точно своих забот мало.
А потом этого самого Фердинанда застрелил какой-то ненормальный студент.
Не прошло и месяца, как уже чуть не вся Европа воевала.
Санкт-Петербург переименовали в Петроград – нечего, мол, нам столицу по-вражески, по-германски называть. Будто от того, по-каковски называется столица, что-то менялось. Газеты печатали победные реляции с фронта, но каждый, у кого на плечах была голова, а не головешка, понимал: к Рождеству война не закончится. Да и к следующему тоже. И во что это выльется – страшно подумать. В воздухе плотно висела тревога – душная, давящая, грозящая сгуститься во что-то совсем уж чудовищное. Не то австрияк с германцем в Москву войдет, как когда-то узурпатор Наполеон Буонапарте, не то страна изнутри полыхнет, как в девятьсот пятом. Уж как далека казалась русско-японская война – где Москва, а где та Япония – а вишь, какие из нее беспорядки выросли – целая революция. А уж теперь, когда воюют не в какой-то там Маньчжурии, а совсем неподалеку…
Аркадий Владимирович даже подумывал вовсе закрыть пока магазины – и война, и вообще время смутное, не до украшений людям – но как быть с «художниками»? Куда девать мастеров, подмастерьев, продавцов и всех прочих? На улицу? Чтоб голодали? Нет уж. Как-нибудь продержимся. Да и оказалось вдруг, что людям в это время очень даже «до украшений», выручка не только не падала, наоборот – росла. Видать, не он один полагал золото и прочие драгоценности своего рода страховкой на «черный день». Неизвестно, что там завтра будет, бумажкам веры нет, а колечки-сережки, глядишь, и прокормят.
В Москве, впрочем, пока было вполне тихо. Только в воздухе все сгущалась тревога да люди глядели куда угрюмее, чем раньше. Это было особенно заметно, когда Михаил выводил Аркадия Владимировича на променад. Эти прогулки он ввел в традицию, когда после смерти сына и треволнений вокруг переезда в Москву у хозяина – хоть и совсем еще не стар, и крепок, как дуб, – начались головные боли. Не сильные, как модная у нервных дамочек мигрень, но нудные, утомительные. Вот Михаил Степаныч и придумал тогда эти самые прогулки. Вреда точно не будет, а польза может быть немалая. А то что ж все в кабинете-то рассиживать.
Сперва Аркадия Владимировича приходилось уговаривать «проветриться», но вскоре он и сам полюбил эти неспешные путешествия, не отказавшись от них и тогда, когда головные боли сначала отступили, потом и вовсе прекратились.
Гуляя, было удобно обсуждать дела или просто молчать, поглядывая вокруг. Особенно хорошо – вольно, просторно, тихо – было на окраинах. Рогожская слобода, Хамовники, Лефортово, Сокольники, Якиманка. Тут было куда спокойнее, чем в шумном, пестром, крикливом центре. В центре и Аркадий Владимирович, и сопровождавший его Михаил как-то особенно остро чувствовали себя петербуржцами. Чужаками. Хотя, казалось бы, не первый год, как в Первопрестольной обосновались, разве что «акать» по-московски еще не приучились, а в остальном – прижились, ровно всегда тут были. И однако же. А вот тут, в узких, нередко немощеных проездах и переулках, где из-за то глухих, добротных, то ветхих заборов безудержно выплескивалась буйная садовая зелень, а в пыли, вольно разлегшейся от забора до забора, «купались», гомоня, шустрые воробьи, тут над крышами висела ленивая тишина, и казалось, что все тревоги и проблемы остались где-то далеко-далеко…
* * *
Светочка заученно улыбалась. Просторный – три обширных зала – пронизанный ярким «профессиональным» светом салон начинал ее потихоньку раздражать.
Не то чтобы она ненавидела свою работу. Нет-нет. Скорее работа ей даже нравилась.
Ну… если работа вообще может нравиться. Что, разумеется, полная глупость. Кто это вообще до такой чуши додумался? Нравиться может, например, какой-нибудь актер. Ну или курорт: вы с ума сошли, в вашей Анталье такая толпа, что ногу некуда поставить, нет, отдыхать я предпочитаю на Лазурном Берегу! Правда, на Лазурном Берегу Светочка не бывала, может, там тоже толпа, ступить некуда. Зато какая толпа! Там же все эти знаменитости расслабляются: вот идешь, а тебе навстречу княгиня Монако шествует. С крошечным йоркширским терьером на руках. И вся в бриллиантах. Даже ошейник у собачки в бриллиантах, и в ушках собачкиных бриллиантики. Очень красиво. Да и вообще. Даже название – и то сказочное.
Лазурный Берег… Море синее, как сапфиры. Или не княгиня Монако навстречу, а… Джордж Клуни, вот! А на белой ресторанной террасе Кристен Стюарт – вся тоже в белом, воздушном, прямо как в «Сумерках». Или Бритни Спирс. Прихлебывает мелкими глоточками топазовое шампанское и кушает какой-нибудь сложный десерт. Вот, кстати, десерт тоже может нравиться: что вы предпочитаете – сандэ или тирамису?
Но – работа? Что тут хорошего? Любить ее – извращение чистой воды.
И все-таки сверкающие драгоценности за чистым до невидимости стеклом витрин, теплое дыхание кондиционеров, мелодичный, деликатный перезвон дверного колокольчика – это приятно. Гораздо приятнее, чем продуваемая всеми ветрами рыночная палатка с развешанными по стенам убогими произведениями вьетнамских иммигрантов, а то и, боже упаси, с «помидор самый свежий, хурма самый сладкий» в занозистых ящиках и крикливым хозяином, уверенным, что продавцы принадлежат ему душой и телом: попробуй не «дай», тут же вылетишь. А то и что похуже: припишут недостачу, считай – в рабство попала. Давняя подруга Анжелка так попала, ужас просто.
Сама-то Светочка «на фруктах» никогда не стояла, повезло, сразу на бижутерию пристроилась. А уж потом ее в соседний торговый центр приняли, в ювелирный отдел. Денис ее хозяину порекомендовал – и взяли. А что? Охранник – это вам не какой-нибудь продавец, у охраны авторитет. Отдел, по правде сказать, был крошечный, зато в торговом центре тепло, ни дождя, ни ветра, ни солнца палящего. После рыночной-то палатки прямо рай. Ну а уж когда удалось сюда, в салон, устроиться – вообще сказка! Самый центр Москвы, солидное место, не какая-то там лавчонка на трех квадратных метрах. Ну и клиентура солидная. Абы кто сюда не придет.
