И на площадке началась потеха.
Дребезг расколотого фонаря заглушился чудовищным воплем. Клин света метнулся мне под ноги. Я увидел охваченную белым пламенем фигуру, спаянную тонкой перемычкой копья с маленьким вором. Безумно хохотнув, Рикет толкнул горящую тварь в коридор и, отпрыгнув, начал сбивать пламя с рукавов куртки.
Ага, швырнул фонарь в коридор, в наступающих. Умница.
Коридор захлестнули вопли, проем арки осветился, в нем заметались гротескные вытянутые тени.
Короткая пауза… И вот они полезли неукротимым потоком, перебирая четырьмя конечностями, осыпанные горящим маслом, но, кажется, нечувствительные к боли. Оскаленные рты на почти человеческих лицах, серая плоть, удлиненные конечности с сухими мускулами, безволосые головы на тонких, но сильных шеях. Кое у кого — остатки одежды вокруг чресл. Больше всего они напоминали клонированного киношного Голлума — только среди них были и женщины. Не менее омерзительные, чем мужчины.
Илоты.
С белыми, как молоко, глазами.
И с когтями — острыми, готовыми одним движением распороть человеческую плоть.
— Коу! Коу-коу-коу!
Лейн и Осмен заработали клинками, как жнецы в страду. Твари валились под ударами, съезжали по ступеням, но снизу напирали, тянули к паре солдат жадные когтистые лапы. Чудовищная картина, достойная кисти Босха: грешники, вырвавшиеся из ада, стремятся утянуть в ад живых.
Запах тлена разлился по площадке.
— Стреляй же, остроухое отродье!
Я сообразил, что Вако обращается ко мне. Стряхнул наваждение, поднял арбалет, выцеливая… Вако выстрелила в плотную массу нападающих и, конечно, попала, с десяти шагов не промажешь, отбросила арбалет и выстрелила из другого. Рядом снова оказался Рикет с багровым ожогом во всю щеку. Он схватил заряженный арбалет, выстрелил с лету, не целясь, — стрелять явно не в деревне учился. Лейн что-то проорал, опуская забрызганный желтой дрянью топор. Осмен поддержал, чуть отступая, чтобы дать очередному телу упасть. Тоже был забрызган желтым. В голосе Осмена слышалась паника.
Желтое… кровь существ Сумрачья. Меня отчетливо замутило. Кровь демонов, кажется, кличут ихором. Да, верно — не кровь это, ихор, порождение зла.
Башка и Торке заряжали арбалеты. Вако и Рикет стреляли. А из коридора, под ледяной и почему-то очень звучный шепот фантома, перла самая настоящая саранча, тупая, целеустремленная, не знающая сомнений и страха. Казалось, поток тощих лап и оскаленных зубастых ртов нескончаем. Будь я сейчас на месте солдат, сколько бы я продержался без доспехов, ослабленный болезнью и лишениями? Да и просто — сейчас я был Тиха Громов, не готовый к кровавому бою. В груди медленно закипала ярость Джорека, но — слишком слабо, мои инстинкты все еще довлели, ничтожный страх ползал в душе.
А потом мир вокруг меня начала заволакивать серая пелена, и я понял, что близок к потере сознания. Нет, нет, только не сейчас! Только не в эти минуты, когда на кону моя жизнь! Когда каждый человек на счету! Когда на счету каждый нелюдь!
— Р-р-р-раууммм! Ичи-ха-а-а!
Я выстрелил навскидку, кажется не попал, и резанул по левому предплечью зазубренным лезвием тесака. Боль отдалась в голове грохотом прибоя, мир снова набрал красок, пускай и тусклых от света луны.
Внезапно поверх илотов, запрудивших проход, метнулась серая тень, быстрая, как молния.
— Крева!
Существо с сухим шорохом приземлилось позади Лейна и Осмена. Узкое, как у богомола тулово чуть просело на четырех тонких ножках. Они напоминали черные хлысты — живые упругие хлысты с острыми загнутыми кончиками, готовыми распрямиться и снова отправить креву в полет. Мгновение существо приходило в себя, слепо поводя головой, висевшей — именно висевшей — на кольчатой, как у креветки, шее. Когда-то… да, оно было человеком. Глейв настолько изуродовал его, что в моей душе рядом с ужасом зашевелилась какая-то отчаянная жалость. Голова монстра была вжата в узкие, хрупкие плечи, а оплывшее лицо казалось старческим, усталым. Глейв безжалостно выпятил, преувеличил человеческие черты в некоторых местах. Губы были уродливо вздуты, скулы походили на крутые холмы, а глаза стали выпученными, как у совы. Пара верхних конечностей были вполне человеческими, только длинные пальцы заканчивались тонкими изогнутыми когтями.
Крева ловко развернулась и семенящими шажками побежала к Лейну. Тут же в ее сутулую спину воткнулась арбалетная стрела, но целеустремленная тварь не сбилась с пути. Окрик Вако запоздал — тварь сгребла голову Лейна в охапку, будто истосковавшись по ласке. Осмен отпрыгнул, заслоняясь клинком, похоже, он хорошо знал о любвеобильности твари.
— Держи ворота, м-мать! — гаркнула Вако.
Поздно. За порог прыгнул один илот, другой, третий, четвертый. И все навалились на Осмена, к добыче кревы они приблизиться не решились.
Я пустил стрелу в толпу, подхватил арбалет с каменного пола. Кто-то сунул мне под руку щит, маленький железный подгузник. Впрочем, мне сейчас годилась любая защита.
Ноги Лейна вздернулись в воздух: тощие ручки кревы обладали неимоверной силой. Вако, размазавшись в прыжке (немало ловкости было в ее грузном теле!), полоснула клинком вдоль спины чудовища, затем ударила по ногам. Лейну, впрочем, было уже все равно: крева раздавила его голову, как гнилую картофелину, и, даже подыхая с мечом в затылке, не выпустила солдата.
Три уродца, так и не встав с четверенек, запрыгали к Архею, и я, двигаясь будто во сне, бросился им наперерез. Тиха Громов убивать не умеет, зато Джорек — вполне. Я выпустил его инстинкты на волю. Ударом кромки щита пришиб одного илота, мечом, на выдохе, второго. Перерубил руку третьему, а потом выпал из реальности — опять в темноту, на сей раз слегка разреженную красным сиянием.
* * *
Вечер. Небо чистое. Полная луна. Моя кровь кипит.
Наставник недоволен тем, что у меня появилась женщина.
Меня учат одному — убивать.
Пока — всего лишь в теории.
Пока.
Но уже скоро…
Он говорит. Запрещает. Резко. Жестко. Я рожден для убийства. Это моя цель. Это моя неизбежность.
Меня зачали и вырастили для этого. Еще до рождения в меня вложили необходимые качества. Меня учат убивать. Скоро экзамен.
Хотел бы я знать — кто вырастил, кто принял решение изуродовать мой разум, мое тело, мою душу? Сон не знает ответа. Сам Джорек тоже не знает.
Наставник говорит и говорит, повернувшись ко мне спиной.
Его слова будят во мне глухую злобу.
Я не против убивать, но я не хочу быть куклой. Меня воспитали львом в стаде баранов? Ну пускай… Но на льва не наденешь ошейник, хотя я и сознаю, что ошейник этот уже вшит в мою душу. Однако… ошейник непрочный. В полнолуние я ощущаю это особенно сильно.
