Я присмотрелся к пятнам. Они были испещрены крохотными дырочками, как ноздреватый хлебный мякиш. Плесень! Да как много…
Я пнул сапогом бревно палисада и ощутил, как подается дерево. Эге, а частокол-то — трухлявый! Я отскочил, живо представив, как подгнившие бревна валятся мне на голову. Трухлявеет обычно снизу, а вот сверху древесина еще вполне крепкая, запросто долбанет по темечку. Но частокол выдержал. Из вмятины, пробитой сапогом, осыпалась серая труха, похожая на крысиный помет.
— Вот дрянь… надо же…
Я с брезгливой гримасой постучал каблуком о землю.
Очень захотелось развернуться и дать деру. Вот это точно говорил Тиха Громов, не Джорек, хотя и чувства Джорека подсказывали — задерживаться на хуторе не стоит. Хм, а если по всей Корналии такая чертовщина? Жалко, что Йорик не рассказал мне о Сумрачье хотя бы несколько лишних подробностей.
Я бросил взгляд за реку и покрыл Йорика самыми последними словами, затем, двигаясь мягким кошачьим шагом, подкрался к воротам. Правая створка приоткрыта, в щель виднеется двор, поросший травой. Запустение…
Хозяев нет уже давно. А может, они того, внутри? Ну, в разобранном виде? В виде обглоданных костей. Или даже — расколотых костей. Костный мозг — а это всем известно — лакомство для хищников.
— Эй, — тихо позвал я в проем. — Эй, есть кто живой? Эй, люди? Почта приехала! Магазин на диване! Считаю до трех, кто не отзовется, пусть всю жизнь страдает геморроем!
Тишина громко зевнула в ответ. Я легко отжал створку локтем, чтобы руками не касаться заплесневелой древесины. Петли взвизгнули, хлопьями осыпалась ржавчина. В лицо повеял легкий ветерок. Жилой дом смотрел пустыми глазницами окон. Ставни распахнуты. Дверь косо висит на одной петле. Сложенные из массивных брусьев стены и черепичная крыша заляпаны серыми пятнами, причем на крыше плесень образует причудливые узоры. Я покрутил головой. Двор широкий… Справа сарай и слева сарай, весь перекошенный, с просевшей соломенной кровлей. За домом виднеется еще пара хозяйственных построек. Вдоль частокола, сделанного хитро, с навесом, поленницы дров, заготовленных неведомо кем неведомо когда. И все — все, все! — измарано плесенью. И гнилое. Мертвое.
Впрочем, плесень не мешала расти вьюнку, заткавшему поленницу. Он даже цвел, распустив голубовато-серые колокольчики.
Мурашки пробежали по моей спине. Мертвый хутор. Мертвый и проклятый. Эта плесень, быть может, с одинаковой легкостью пожирает не только дерево, но и людей. Я превозмог страх и, движимый любопытством, направился к дому — массивной громаде с четырьмя кирпичными трубами. Как видно, тут живали люди имущие.
Стиснув горловину мешка, я, крадучись, приблизился к входу. Крыльцо было невысокое, но явно подгнившее, как и все здесь. Я не рискнул на него становиться. Зайдя сбоку крыльца, толкнул разбухшую дверь. Открылась сумрачная комната с плесенью, все той же плесенью, только на сей раз ее было куда больше, словно в таком затененном месте она лучше росла. Ее кляксы усеивали стены и дощатый просевший пол столь обильно, что местами под ними не было видно дерева. Потолок также просел, подгнившие балки грозили в любую секунду рухнуть вниз. Мебели я не увидел. А что это на полу?
Посредине комнаты были свалены различные вещи — гора внушительная, мне по колено. Кривясь от тяжелого запаха, я осматривал ее несколько секунд. Домашний скарб. Некогда увязанный в мешки домашний скарб. Плотная мешковина припала плесенью и рассеилась, утварь и инструменты выглядывали из прорех: дерево сгнило, а железо изошло ржавчиной до дыр. Угу, так и запишем: люди отсюда сбежали. Они снаряжались второпях, и для утвари просто не хватило места в фургоне, или на чем там они собирались податься в бега. А вторую ходку сделать не рискнули. И, видимо, на то были веские причины. Очень веские.
Разум Джорека нарисовал мне яркую картину бегства. Повального, панического бегства. Что-то здесь случилось такое, из-за чего…
У меня зачесались кончики ушей. Легонько так, словно перышком щекотали. Я недоуменно вскинул брови и яростно заскреб пятерней. И только потом, инстинктами Джорека, сообразил, что на меня смотрят со спины.
Я круто повернулся на каблуках, шагнул вперед и…
У ворот сидел пес. Кротко устроился на задних лапах, глядя на меня огромными кроваво-красными глазами без зрачка и радужки. Я чуть слышно вздохнул.
Пес? Нет, тварь! Еще одна тварь, черт дери! Она была размером с кавказскую овчарку. Здоровенная псина, но при этом худая, настоящий скелет, обтянутый шкурой. Да собственно, это, кажется, и был оживший скелет. Тощие лапы с гротескно огромными когтями, отливающими стальным блеском, грудь — костяная заостренная пластина, покрытая черной как уголь шерстью. Местами шерсть протерлась, и виднелась грудная кость — бледная, словно ее давным-давно выбелило солнце. Тонкая шея, оплетенная выпуклыми жилами, и голова… Вот от головы меня натурально кинуло в дрожь. На голове не было шерсти. Совсем. Белая кость — и плетенка из голубоватых пульсирующих вен. И глаза — выпученные и красные. Маленькие дыры там, где некогда были уши. Морда вытянута, я бы сказал — чрезмерно. Пасть с огромными белыми клыками отвисла, и наружу высовывается обычный собачий, розовый язык. Зенки с красными бельмами, выпученные и круглые, смотрели на меня пристально, изучали, временами подергиваясь жемчужно-розовыми, слюдяными веками. И читался в безмолвном взгляде пса такой разум, что я волей-неволей отвел глаза.
В горле вдруг поднялось рычание, но смолкло, захлебнулось на жалкой ноте.
Милая собачка… Баскервилей. А уж какая у Баскервилей рыбка — я вообще боюсь представить! От пса исходил густой дух тлена, гниения.
Внезапно у меня защипало в ноздрях. Мне нестерпимо захотелось чихнуть, но я сдержался. И тут… к горлу горячей волной подступил ужас. Волосы на руках встали дыбом. Кажется, даже на голове зашевелились. Ужас подсек колени, я покачнулся. По-прежнему избегая взгляда собаки, начал пятиться, шаркая подметками о траву. Пятился, пока не уперся задниками сапог в крыльцо. За спиной оказалась полуоткрытая дверь и отсыревшая, заполненная плесенью комната. Отступать дальше, в трухлявый дом, крыша которого в любую секунду могла обрушиться, было глупо.
Перед глазами стояла жуткая голова-череп с красными бельмами глаз.
Демон. Настоящий демон. Не какой-то там голем, о башку которого я обломал меч. Как справиться со сверхъестественной тварью?
Или тут все собаки такие? Не повезло с предками, вот и получились уродцы. Ага, очень смешно. Воздух стал вязким. Виски сдавило. Дневной свет начал слепить глаза. Запахи обострились, накатили волной. Кровь расходилась по телу упругими толчками.
В моей голове был кто-то еще.
Я оцепенел. Несколько предельно долгих мгновений я вообще не мог двигаться. Не мог даже крикнуть. Дыхание с хрипом вырывалось из груди. Где пес? Приближается ко мне, или… Но я не могу на него смотреть, не могу — иначе сойду с ума!
Внезапно меня отпустили. Это ощущение можно было сравнить… ну вот как если бы веревку, на которой болтается еще живой повешенный, обрезали ударом ножа. Я вскинул голову, сморгнул слезы. Собрался с духом и взглянул на собаку. Она сидела у ворот не шевелясь. Молча смотрела. Смотрела внимательно, мертвенно, неподвижно.
