— Нет, — улыбается Фил. И вдруг впивается в нее взглядом: — Черт, Надин, до чего же ты красива!
Надин давится водкой:
— Ох, не надо банальностей.
Фил медленно качает головой, не сводя с нее глаз:
— Это не банальность. Ты — сногсшибательно красива. — Он наклоняется к ней, его лицо оказывается в паре миллиметров от ее лица. Их глаза встречаются. Надин становится немного неловко, но при этом она странно взволнована. Фил неторопливо откидывается на спинку стула, мягким движением вынимает из ее напрягшихся пальцев самокрутку, подносит к губам, глубоко затягивается, раз, другой и бросает окурок в пустую банку из-под пива.
— И с телом у тебя все путем. Молодец, не расплылась. — Он медленно оглядывает ее с головы до ног и в обратном направлении.
По спине Надин пробегает дрожь — вниз по позвоночнику и снова вверх, точно в соответствии с направлением взгляда Фила. Она чувствует себя выставленной на показ, но в то же время ужасно польщенной. Она краснеет.
— И грудь по-прежнему высший класс, — Фил смотрит на выпуклости Надин, как на пару сочных бифштексов с кровью. — Отличная грудь. И размер, и форма — сплошной кайф. И совсем не отвисла. Знаешь, у некоторых женщин груди начинают отвисать.
Если у Надин и были феминистские убеждения, то сейчас они напрочь вылетели из ее головы. Она знает, что по всем правилам, ей следует отвесить Филу пощечину и гордо удалиться, бросив напоследок, что с такой свиньей и сексистом она не желает разговаривать. Но ее самолюбие страдает от недоедания, и она смакует пошлый комплимент, словно выдержанное вино. Она благодарна Филу за то, что он считает ее грудь классной, и даже заявляет об этом вслух.
— Спасибо, — игриво улыбается Надин.
У нее кружится голова от убойного коктейля из алкоголя, марихуаны и лавины сногсшибательных комплиментов. Не говоря уже о химикалиях, которые полощутся в клетках ее мозга.
В глазах напичканной выпивкой и наркотиками Надин Фил превращается в необыкновенную, легендарную личность. Он прожил большую жизнь, полную приключений и превратностей судьбы. Он победил депрессию. Он побывал в тюрьме. Потерял родителей, а его любимая женщина покончила с собой. Его дом сгорел. У него было два нервных срыва. Он был вхож в дома и жизни стольких разных людей. Он рисковал и жил по велению сердца. Он заново рождался, каждый раз вытаскивая себя за волосы из трясины. Он сильный и стойкий. Он смелый и непредсказуемый.
Он — все то, чем не является Надин.
Он лучше Надин.
Внезапно в ее затуманенном мозгу вспыхивает мысль: Надин понимает, чего не хватало мужчинам, с которыми она встречалась после разрыва с Филом. Все они были хуже нее. Не дотягивали до ее уровня, — по крайней мере, с ее точки зрения, — и она не могла их уважать. Слабые, слабые мужчины, они преследуют ее по пятам. Словно от нее исходит некий ультразвук, который способны улавливать исключительно неуверенные в себе субъекты.
Она сыта по горло слабаками. Она жаждет сильного мужчину, такого, как Фил. Да, он не идеален, — далеко не идеален, — недостатков у него хватит на десятерых. Но он сильный. И особенный. И не похож на других. Он необыкновенный.
Если бы Надин была трезва, счастлива и в нормальном состоянии, если бы она не приняла экстази, ее мысли текли бы в прямо противоположном направлении. Надин наверняка сочла бы, что пора прощаться, придумала бы отговорку, оделась, вызвала такси и поехала домой — ибо чем дальше, тем яснее становится, чем завершится эта встреча. И даже сейчас, погребенная под наркотическими бреднями, благоразумная и дальновидная ипостась Надин знает, что ей пора свернуть с этой дорожки, она помнит, что Филу всегда удавалось манипулировать ею, и если она останется, то волей-неволей сдастся на его милость.
Но Надин не трезва, и не счастлива, и далека от нормы. Она улыбается Филу и думает о том, как ей хорошо и как она любит Фила, хотя, конечно, иначе, чем раньше, и если он пожелает ее поцеловать, она не станет кочевряжиться.
Словно прочтя ее мысли, Фил обнимает Надин, легонько ласкает ее запястье. Надин тоже хочется дотронуться до него, попробовать на ощупь его кожу, кости, почувствовать, как бьется сердце под свитером. Она берет его за руку и проводит пальцами по гладкой безволосой коже — коже, к которой она не прикасалась двенадцать лет и которую когда-то так любила, и эта кожа по-прежнему прекрасна на ощупь; как же чудесно находиться рядом с этим мужчиной, мужчиной ее мечты, сильно изменившимся, много пережившим, но оставшимся таким же удивительным, исполненным доброты и человеческого тепла; и сколь чудесно прикасаться к нему, дотрагиваться и чувствовать, как кровь течет по его жилам; и он столько перестрадал, и теперь она хочет обнять его, и заботиться о нем, защищать, стать ему еще ближе, поделиться с ним собой, пережить с ним взлеты, и падения, и просто любить его, как когда-то…
— Не пойти ли нам куда-нибудь.. где поспокойнее? — Фил гладит шею Надин. — Пойдем отсюда? — Фил опять касается ее волос. Гладит, потом легонько проводит тыльной стороной ладони по ее щеке. Жест столь нежен, что Надин немедленно превращается в желе и понимает, что должна сделать. В конце концов, в чем смысл жизни, как не в людях, в общении с ними, в любви к ним, и все правильно, и все хорошо, потому что Фил хороший, красивый, и все будет прекрасно, и нет ничего лучше и правильнее, чем любить…
— Я хочу заново познать тебя, Надин Кайт. Я хочу остаться с тобой наедине. Идем. — Он протягивает ей руку.
— Куда?
— Не спрашивай.
Во всем ощущается налет нереальности — Фил, его квартира, этот вечер. Надин начинает казаться, что она снимается в кино, не имеющем ни малейшего отношения к ее жизни.
Она берет протянутую руку и послушно идет за Филом.
Глава двадцатая
Диг пытался не забивать себе голову случившимся, но давалось ему это тяжело.
Дилайла только что совершила крупнейшее бытовое преступление, известное человечеству. Бытовые преступления разнообразны: не вешать новый рулон туалетной бумаги, когда закончится предыдущий; не убирать остатки пищи с посуды, прежде чем положить ее в посудомойку; не закрывать крышками то, что было ими закрыто; не перематывать видеокассеты и не взбивать подушки. Но то, что сделала Дилайла, — не положила компакт-диски обратно в коробки — было самым серьезным преступлением. Диг сдерживался из последних сил. В конце концов, он сам предложил ей послушать музыку. Но он полагал, что она выберет одну пластинку и тем ограничится. Дилайла же пришла в полный восторг от многочисленных полок с расставленными в алфавитном порядке дисками и теперь играла в диск-жокея, радостно выхватывая с полок то одну, то другую плоскую коробочку. В схватке со своим неврозом Диг потерпел поражение.
— Хм… ты не могла бы класть их обратно в футляры, а?
— Конечно, — рассеянно ответила Дилайла, сняла с полки жутких «Венгабойз» и сунула диск в проигрыватель. Извлеченный оттуда альбом Шенайа Твейн она сунула обратно в коробку, на чем и успокоилась, решив, что вполне удовлетворила просьбу Дига.
