И действительно, географические названия, относящиеся к Лондону, по всей видимости, отсылают к определенным бриттским богам, его покровителям. Доктор Генри Брэдли, известный авторитет в этом вопросе, говорит, что «Лондон» является притяжательной формой названия «Лондинос», образованного от старокельтского прилагательного, означающего «свирепый», а г-н Гордон Хоум, специалист по римскому периоду Лондона, высказывает мнение, что «единственное заключение, к которому можно прийти, это то, что сдвоенные холмы вблизи Темзы составили в отдаленный период владение и, несомненно, укрепление человека или семьи, носящей имя Лондинос».
Все это здраво и достаточно ясно, но все же кто были те «свирепые» на сдвоенных холмах вблизи Темзы? Если обратить взгляд на другие города, близкие по своему возрасту к Лондону, то сразу бросится в глаза тот факт, что значительная часть их получила свои названия по именам их богов-хранителей. Камулодунум, или Кол-честер, — это не что иное, как крепость или холм Камулуса, кельтского бога войны, название «Эборакум», или «Йорк», берет свое начало в имени иберийского божества Ипора, или Гипериона, а Кориниум, или Сиренсестер, являлся городом Коринеуса, эпонимического божества острова. Существует множество подобных примеров. Поэтому представляется весьма вероятным, что Лондон был так назван не по названию племени или клана, но по имени богов, властвовавших над этой областью.
Немало присутствует в преданиях богов, чьи имена заслуживают увековечения во внушительных названиях географических мест. Почти с незапамятных времен имена Гога и Магога ассоциировали с этой областью. Ее легендарное название Кокайгне, столь же неотъемлемое для нее, сколь неотъемлемы название Лионесс для Корнуолла или Альба для Шотландии, порой интерпретировалось как «земля или область Гога», приятное место или рай кельтского бога Огмиоса. Нет никаких сомнений в истинно британском характере титанов-богов Гога и Магога. В давние времена их изображения были высечены на склоне плимутской скалы, холмы Гог-Магог в Кэмбриджшире до сих пор хранят в своей памяти их имена. Высеченные и раскрашенные статуи Гога и Магога, возвышающиеся в дальнем конце Ратуши, являются преемниками фигур, которые носили по улицам столицы в Михайлов день, а также на празднованиях в честь вступления в должность лондонского лорд-мэра.
В своей книге «Новый взгляд на Лондон» (1708) Хэттон уверяет нас, что извозчики в городе имели обыкновение божиться «Гогом и Магогом», и далее из текста следует, что даже в такой поздний исторический период отдельных лондонцев охватывал настоящий ужас при одном упоминании этих имен. «Некоторые подмастерья, — замечает он, — настолько пугались имен Гога и Магога, насколько малые дети пугаются упоминания об ужасных черепе с костями». Эти имена должны были вызывать гораздо более сильный страх, чем перспектива быть представленным пред очи лорда-мэра или управляющего двором короля. Конечно, такой укоренившийся ужас мог сохраниться только на основе исключительно сильной народной памяти о древних жертвоприношениях указанным божествам, и изучающий традицию, вероятно, не ошибется, приравняв гигантов Лондона к Огмиосу, свирепому кельтскому богу красноречия, который, облачившись в львиную шкуру, с булавой в руке, тащил за собой людей в цепях и раз за разом требовал чинить человеческую бойню. Магог, «Мать Гог», это, очевидно, его женский двойник, и замена этого образа мужской фигурой Коринеуса, очевидно, является результатом относящихся к более позднему периоду нерешительных уступок в приглаженной британской мифологии Джеффри Монмутского и Джона Мильтона. Возможно, также, что имя Ог, или Огмиос, в позднейшие времена некие «авторитеты» спутали с именами Гога и Магога, библейских царей страны Васан. Вообще представляется вполне вероятным, что холмы-близнецы по обе стороны реки Уолбрук могли считаться местом обитания Ога и его супруги, точно так же, как сдвоенные скалы на самом краю земли когда-то считались их цитаделью.
Нет сомнений в том, что Гог и Магог были божествами плодородия, но также очевидно, что был, по сути, идентичен кельтскому Огмиосу, богу поэзии и вдохновения. Фигура Магог, насколько можно судить, также была связана с даром вдохновения. Это должно приравнивать ее к Керридвен, и я не вижу оснований считать, что она и эта богиня не представляли собой одну и ту же фигуру, описываемую в одном месте как «старая великанша». Но для нас важно то, что в столице Англии в доримский период действительно совершались ритуалы в честь этих монструозных божеств и что память о них сохранялась столь долго. Не от одного писателя нам известно, что лондонцы в XVIII веке почти что поклонялись им и, похоже, в каком-то смысле считали их оплотом нации. Даже сейчас, если предположить, что их изображения будут изъяты из Ратуши, можно представить себе, какой гнев это вызовет.
Не слишком ли мы уверены в том, что течение времени совершенно стирает древнюю веру и что те предполагаемые успехи, которых мы в минувшем веке добились в области мышления и культурного продвижения, совершенно обесценивают то, что мы именуем «суевериями» прежних веков? Действительно, возможно, за последние шестьдесят или семьдесят лет имел место гораздо более масштабный отход от древней традиции, чем когда-либо ранее, но очевидно и то, что всего лишь несколько поколений тому назад британцы находились в гораздо более тесной связи с наследием веры, определяемой тайной традицией, чем многие люди сейчас могут себе это представить. Такие празднества, как масленица и святки, несомненно, наследуют друидическим обрядам, но также очевидно, что они отсылают и к докельтской культовой практике. Мартынов день, к примеру, связан с именем святого Мартина, который, как считается, находясь в образе быка, был разрезан на части и съеден. Очевидно, что святой Мартин просто занял место бога Ху, символом которого было это животное. Ирландские Таилтиунские игры до сих пор хранят память о Таилтиу — приемной матери Луга, умершего в календы
[40]
августа, а Ламмас был древним кельтским праздником самого Луга. Другим до сих пор сохранившимся древним британским ритуалом, по всей видимости, связанным с Тайной традицией, является ежегодно празднование в Ковентри фестиваля Годивы. Что представляла собой эта Годива?
Историческое существование Годивы не вызывает ни у кого никаких сомнений. Она была матерью не только саксонских князей Эдвина и Моркара, но и другой героини сказаний, вызывающей еще более романтические ассоциации, чем она сама, — Эдит Лебединой шеи, жены Гарольда, павшего в битве при Сенлаке или Хастингсе. Но при всем этом история о ее благородной жертве явно носит характер легенды. Роджер Уэндоверский, первым упомянувший о ней, писал свои труды в начале XIII века или примерно через сто пятьдесят лет после смерти этой героини. Ни один летописец до него не упоминает о ее самоотверженном деянии, фольклористу же бросается в глаза то, что эта история включает в себя такое количество деталей, очевидным образом связанных с древним британским культом, что становится ясно: сама героиня и история о ней вышли из лона этой традиции.
Крест Святого Мартина
