— А по-моему, это как раз признак неплохой. Я, пока шел
сюда, всё думал… Мне кажется, что я начинаю понимать его психологию. Судя по
этой грубости, да и по разным другим признакам, Ястыкову нравится вас унижать.
А из этого следует, что он получит гораздо большее удовлетворение, если не
убьет Миру, а вернет — или, с его точки зрения, швырнет — вам ее обратно. По
его представлениям, это и будет демонстрацией абсолютного превосходства. Лицо
Куценко просветлело.
— Да-да, это очень на него похоже. Я помню, как в шестом
классе папа на день рождения подарил мне японский фонарик. Это была настоящая
роскошь. Вы не представляете, сколько для меня значила эта блестящая штуковина
с разноцветными кнопочками. Впервые в жизни у меня появилось что-то, чему
завидовали другие. Я взял фонарик в школу и полдня был самым главным человеком
в классе. Кому-то давал подержать это сокровище, некоторым избранным позволял
зажечь лампочку и покрутить цветные фильтры. А после третьего урока фонарик
отобрал Ясь. Я канючил-канючил, но он только смеялся. В конце концов,
наигравшись, вернул, но сначала расколол стекло — просто так, из подлости. И
еще сказал: «На, Куцый, теперь можно».
— Ну вот видите, — обрадовался Николас. — Вернул же!
— А что если… — Мират Виленович понизил голос. — Если он и с
Мирой поступит, как с тем фонариком? Вы… вы понимаете, что я имею в виду?
Глядя в искаженное мукой лицо предпринимателя, Фандорин
почувствовал, как по коже пробегает озноб. Вспомнилось, как Ястыков смотрел на
высунутый язычок Миранды: глаза зажглись странным блеском, мясистая нижняя губа
плотоядно выпятилась. Как Жанна его назвала — «сексуальный террорист»?
Но развивать эту нехорошую тему не следовало, пора было
перевести разговор в конструктивное русло. Именно так профессионал до добрым
советам и поступил:
— Я бы посоветовал вам выдвинуть следующие условия. Ровно в
десять утра, когда начнется аукцион, нас с Мирой должны выпустить из квартиры.
Пускай нас сопровождают охранники — до той минуты, пока вопрос о комбинате не
разрешится. Тогда охрана нас отпускает совсем. По-моему, это компромисс,
который устроит обе стороны. Ведь если вы Ястыкова обманули, его люди могут
застрелить на месте нас обоих. Это дело одной секунды.
— А если он обманет? Я уступлю комбинат, а вас всё равно
убьют?
— Не думаю, — гордясь собственным хладнокровием, ответил
Ника. — Одно дело, если Ястыков разъярен и жаждет мести. И совсем другое, если
он получил то, чего хотел. Убивать нас среди бела дня, на глазах у прохожих —
риск. Не станет он рисковать такой сделкой, только чтоб сделать вам больно. Я
видел этого человека, разговаривал с ним и составил о нем определенное
представление. Безусловно мерзавец. Но прагматического склада. Подличать во
вред себе не станет.
— Согласен. — Куценко нервным жестом сдернул очки, потер
переносицу. — Предложение отличное, Ястыкову нечего будет возразить. Я буду с
вами на постоянной мобильной связи, а Ястыков — на связи со своими гориллами.
Ну, то есть сам я с вами говорить не смогу, на контакте будет Игорек. Как
только аукцион закончится и вас с Мирочкой отпустят, немедленно отправляйтесь…
ну, скажем, на ближайшую станцию метро и ждите, пока за вами приедут.
— А если нас не захотят отпустить, поднимем крик на весь
квартал. Уж можете мне поверить — шито-крыто у них не получится.
— В ту же самую секунду, как это произойдет, я прямо там, в
Госкомимуществе, схвачу Яся за горло и сделаю вот так.
Куценко взял с блюдца чашку, сдавил ее своими тонкими
пальцами, и фарфор лопнул. Горячий кофе полился по запястью Мирата Виленовича,
по белому манжету, но на лице доктора не дрогнул ни единый мускул.
Конечно, в исполнении женщины трюк с раздавленной ёмкостью
смотрелся гораздо эффектней, да и стакан толще, чем фарфоровая чашка, и всё же
Николас был впечатлен демонстрацией брутальности и самим сходством ситуаций.
Все хищники похожи друг на друга, пронеслось в голове у магистра. Вне
зависимости от породы и размера, инструментарий у них один и тот же: клыки,
когти, стальные мышцы.
Вытирая руку салфеткой, Куценко сказал:
— Я не благодарю вас, потому что словами моих чувств все
равно не выразить. Вы и так понимаете, вы тоже отец…
Он повернулся к секретарю, подал ему какой-то знак.
Игорек подошел, подал пластиковую сумочку.
Николас изумленно захлопал глазами. Это еще что такое?
Подарок в знак благодарности?
Конфузясь, Мират Виленович попросил:
— Вот, передайте, пожалуйста, Мирочке. Это ее любимая
пижама. И еще шоколад «Вдохновение». Для нее это главное лакомство, еще с детдомовских
времен…
И отцы разом, как по команде, нахмурились, чтоб не дай Бог
не прослезиться.
* * *
В «Пушкине» уже кушали десерт: Ястыков — миланез с
апельсиновым кремом, Жанна — антреме из тропических фруктов.
Новое явление парламентера было встречено дружным,
заливистым смехом.
Вытирая слезы, Олег Станиславович выдавил из себя:
— Ой, не могу… «Что если он с Мирой поступит, как с
фонариком?» У… у… умора!
А идея хороша! Как мне самому в голову не пришло! Сдуть
пыльцу невинности! А всё Ку… Куцему спасибо!
Остолбенев, Фандорин смотрел на веселящуюся парочку, и его
ошарашенный вид вызвал новый приступ истерического хохота.
— Три раза! — Жанна, давясь, показала три пальца. — На те же
грабли! Ничему не научился!
Она приподнялась со стула, сунула Николасу руку в нагрудный
карман пиджака — того самого, из магазина «Патрик Хеллман» — и вынула какой-то
маленький шарик.
Микрофон!
Всё это время они подслушивали!
В самом деле, он неисправимый идиот: ни история с Гленом, ни
история с капитаном Волковым не научили его элементарной осторожности.
Сделав невозмутимое лицо (а что еще оставалось?), Ника
холодно сказал:
— Делаю вывод, что условия, выдвинутые господином Куценко,
вам известны.
— Известны-известны. — Жанна показала ему большой палец. —
Классные условия. Ты, Ника, показал себя молодцом.
Олег Станиславович кивнул.
— Да. Подите, скажите Куцему, что всё нормально. А про
пыльцу невинности это я пошутил. Цыплячья грудка и сиротские хрящики
мадемуазель Миранды меня нисколько не привлекают. Вперед! Фигаро здесь — Фигаро
там. А мы пока ударим по дижестивчику. Верно, золотко?
