— «All you need is love»? — кивнул Николас. — Во времена
моего детства эта песня звучала из каждого радиоприемника. Я, помню, слушал и
думал: как свежо, как просто и как верно. Всего-то и нужно, что относиться друг
к другу с любовью, как люди этого не понимают? Потом, когда подрос, узнал, что
ничего свежего тут нет. Люди всегда делились на тех, кто говорил: люби
остальных, даже если они тебе ничего хорошего не сделали, и на тех, кто
твердил: не давай себя… И это еще не самое печальное, потому что, когда так
говорят, сразу видно, кто хороший, а кто плохой. А сколько в истории было
случаев, когда любовь проповедовали злые? И учили всех любви, и заставляли
любить насильно, и убивали тех, кто не хочет любить или любит не правильно?
— Э, зачем про этих говорить? — досадливо махнул рукой
Сысой. — Какая может быть любовь, если людей не жалеешь? Я вот через жалость пропал.
Сначала, чувствую, всех знакомых жалко стало: несчастных, потому что
несчастные; счастливых, потому что счастье их когда-нибудь кончится. Дальше —
хуже. Бизнесменов, с кем дела вел, жалеть начал. Обвожу их вокруг пальца,
делаю, как последних лохов, а прежнего кайфа нет. Жалко. Тогда-то я от
менеджмента и отошел, траст создал. Не разориться испугался — жалко стало
людей, которые на меня работают. Куда денутся, на что жить будут? И
пошло-поехало. Бедных жалко, больных жалко, детей жалко, стариков жалко,
жителей Черной Африки жалко… Да не от случая к случаю, а всё время. Тогда и
решил: уеду в тихое место, буду жалеть там человечество с утра до вечера, с
перерывом только на время сна. Правда, теперь и ночью жалею — такие уж сны
снятся. Потом, смотрю, человечества мне мало сделалось. Зверей сильно жалеть
начал. Зачем, думаю, мы их режем, шкуры с них сдираем? Грех это. И перестал
мясо кушать. А помните, как раньше шашлык, сациви любил? Рыб есть тоже не могу.
Как представлю: вот плавают они такие безмолвные, пучеглазые, шевелят своими
губами, а сверху их сетью, и на палубу, где им дышать нечем…
Бр-р-р!
Старец передернулся и вдруг с тревогой спросил:
— Николай Александрович, я тут в интернете прочел, что
растения тоже боль чувствуют, тоже могут любить или ненавидеть. К одному
садовнику листочками тянутся, от другого норовят отодвинуться. Как думаете,
правда или нет?
— Не знаю.
— Если правда, то все, конец мне, — печально сказал Сысой. —
От голода умру. Как почувствую, что капусту с морковкой жалко, тут-то мне со
святыми упокой. Эх, Николай Александрович, Добро — опасная штука, если к нему
приохотить человека без тормозов, вроде меня. Вы — другое дело, вы во всем меру
знаете.
Эти слова, вовсе не показавшиеся Фандорину комплиментом,
были произнесены уважительно и даже, кажется, с завистью. Впрочем, старец тут
же просветлел, улыбнулся.
— Ничего, Господь милостив, даст пропитание. Буду йогурты
диетические кушать, синтетические белки. Пшеницу тоже чего жалеть — все равно
бы осыпалась. Плоды, которые не с ветки сорваны, а сами упали, тоже сгодятся.
Такие даже еще вкусней… Ну вот, поговорил с вами, и на душе легче стало. А
теперь вы мне расскажите, зачем пришли.
И Николас рассказал, за чем пришел — всю правду, без
малейшей утайки. — …Если кто-то и может мне помочь, то только вы. — Такими
словами закончил он свою готическую новеллу.
Сысой насупился, долго ничего не говорил. Потом шлепнул
пухлой ладонью по столу, выругался по-грузински и вдруг превратился из святого
отшельника в прежнего флибустьера.
— Шени деда! Раньше бы я вашу проблему легко решил. Узнал
бы, кто на вас наехал. Если серьезный человек — разрулил бы ситуацию. Если
несерьезный, поручил бы своему департаменту безопасности. Помните, какие были
орлы? Нет их больше. Уволил, с выходным пособием. Теперь на других работают.
Один Гиви со мной остался. Его куда только не звали, большие деньги давали —
отказался. Тут у меня ключником служит. А сам даже в Бога не верует. Во всяком
случае, это он так думает. Я бы вам его одолжил, Гиви и один много что может.
Но не пойдет он, не захочет меня оставлять… — Но ведь прочие ваши структуры
целы!
Бизнес продолжается! Значит, и связи остались!
— Какие связи? — развел руками бывший олигарх. — Говорю же,
траст всем управляет. У меня и денег никаких нет. Половина дохода на
благотворительность идет, половина жене и дочке. Жена, конечно, у меня шалава,
прости Господи за нехорошее слово (тут старец перекрестил рот), но она же не
виновата, что такой на свет родилась. Вот и в Писании речено: «И сказал Господь
Осии: иди, возьми себе жену блудницу и детей блуда; ибо сильно блудодействует
земля сия, отступив от Господа». Не под силу мне вас от суетного мира защитить.
Ушел я из него, Николай Александрович. Совсем, безвозвратно.
— Значит, спасения нет?
Николас побледнел. Неужели рухнула последняя надежда? Нежели
долгое путешествие из Москвы было пустой тратой времени?
— Спасение, раб Божий, всегда есть, — назидательно ответил
Сысой, вновь превращаясь в святого старца. — Это я тебя в миру не могу от зла
защитить, а здесь, на этом острове благости, запросто. Бери Алтын, бери детей,
ставь избушку — я помогу. Будете жить да радоваться. Никто вас здесь не тронет.
Ника на секунду зажмурился, представив себе лесную идиллию.
Картина обрисовалась такая: вот он сам, в перепоясанной
рубахе навыпуск, с топором в руке тешет бревно; вот Геля и Эраст, оба в
лапоточках, несут корзинки с земляникой; а вот главный редактор газеты «Эросе»,
в платочке, с коромыслом через плечо.
— Нет, не получится, — сказал он вслух. — Алтын здесь не
сможет.
— Это ничего, что она из магометан, — не так понял его
старец. — Бог-то один, а всё прочее — формальности.
* * *
Идя по шоссе обратно к железной дороге, Фандорин думал о
предстоящем объяснении с женой.
Очень вероятно, что она с беглым мужем вообще разговаривать
не захочет. Нечего надеяться на то, что Валя успел заменить в почтовом ящике
записку. Скорее всего, ассистент уже нянчит свой сломанный нос где-нибудь за
тридевять земель, спешно эвакуированный Мамоной подальше от неприятностей.
Стало быть, Алтын знает лишь, что муж ни с того ни с сего
вдруг устал от семейной жизни и возжелал пожить в одиночестве. Помыслить
страшно, в каком она сейчас пребывает негодовании. И ведь даже позвонить нельзя
— наверняка прослушивают.
Нужно будет исхитриться и найти способ подстеречь ее
где-нибудь в безопасном месте. Сначала она, конечно, накричит. Может даже
ударить — прецеденты были. Но потом, когда он, наконец, расскажет о случившемся
несчастье, они вместе найдут какое-нибудь решение.
Какое?
