Но папенька уже вновь набрал в грудь воздуха и дальше
слушать не стал:
— Благодарю тебя, добрый полициант! Ты вернул мне сына, а
вместе с ним и самое жизнь! Подставляй ладони!
Фондорин удивленно вытянул вперед свои большие руки, и
Алексей Воинович стал доставать из кармана пригоршни червонцев. Сам
приговаривал:
— На, держи! Ничего для тебя не жалко! Пришлось Даниле
сложить ладони ковшом, чтоб золото не просыпалось на пол. Хотел он что то
сказать, но папеньку разве переговоришь?
Митя смотрел и только диву давался: откуда такое богатство?
— Счастье, счастье! — повторял Алексей Воинович, всхлипывая.
— Знаешь ли ты, мой добрый сын, что за тобой прислала матушка-императрица? Скучает
по тебе, не понимает, чем обидела, отчего ты сбежал. Но не гневается, нисколько
не гневается! Ты спроси, кого она прислала! Не курьера, даже не
флигель-адъютанта! Самого господина Маслова! Тайного советника! Вот какая о
тебе забота! А всё потому, что ты — не просто мальчик, ты любимый воспитанник
ее величества, государственная особа! Ах, пойду к Прохору Ивановичу, обрадую!
Мы только-только отужинали и распрощались на ночь. Он, верно, еще не ложился. А
хоть бы и лег! И папенька бросился в комнаты. Так вот почему здесь не спят,
понял Митя. По причине явления высокого столичного гостя.
И стало у него на душе лестно, приятно. Сыщется ли в России
другой мальчик, из-за которого погонят за шестьсот верст начальника Секретной
экспедиции? Не сыщете, даже не пытайтесь.
— Ваше благородие, — жалобно сказал один из стражников. —
Дозвольте по нужде отлучиться, мочи нет.
Данила махнул рукой — не до тебя, мол, и тот не посмел
тронуться с места.
— Пойдемте, Данила Ларионович, — позвал Митя. — Я скажу,
чтоб вас разместили в папенькином кабинете. Там энциклопедия и удобный диван.
Фондорин воскликнул:
— Благородное сердце! Ты еще думаешь о моем удобстве после
того, как я чуть не погубил тебя и не дал тебе проститься с наилучшей из
женщин! Увы, друг мой, я не смогу воспользоваться твоим гостеприимством. Я
прибил слугу закона и должен понести заслуженную кару. Ведь я обещал это нашим
честным спутникам. Мое место — в темнице.
— Да мне довольно сказать слово Прохору Ивановичу, и полиция
сразу от вас отступится! Великое ли дело — хожалых прибить?
Митя уж хотел бежать к Маслову, но Данила удержал его.
— Нет, — сказал он твердо. — От этого зловонного пса мне
никаких потачек не нужно. Он повинен в пагубе моих добрых друзей. Из-за него я
лишился сына. Лучше мне не встречаться с этим упырем, иначе я могу совершить
новое, куда более тяжкое преступление. Я удаляюсь. Теперь я за тебя совершенно
покоен. С этаким сопроводителем тебе страшиться нечего, а твое будущее
спокойствие обеспечит Павлина Аникитишна. На, верни твоему отцу деньги.
Он протянул Мите пригоршню золотых, но тот спрятал руки за
спину.
— Если он так легко дал, значит, у него много. Наверное,
Прохор Иванович от царицы привез. А у вас нет ничего, вам пригодится. Считайте,
что это от меня, в долг.
Растроганно улыбаясь, Фондорин ссыпал червонцы в карман:
— Ну вот, ты меня еще и благодетельствуешь. Кабы ты только
простил мои невольные перед тобой вины и сказал, что не держишь на меня сердца,
я был бы совершенно успокоен…
— Если Павлина наилучшая из женщин, то вы, Данила
Ларионович, самый лучший из мужчин, — убежденно сказал Митя. — Не хотите
Маслову, так я государыне про вас скажу. Недолго вам быть в темнице, уж можете
мне верить.
Фондорин наклонился, шепнул ему на ухо:
— Кому ж на свете верить, если не тебе? На, пусть это
останется тебе на память.
Сунул Мите за отворот камзольчика какую-то бумагу,
повернулся к полицейским:
— Он простил меня! Теперь я в вашей власти!
Глава 19
Прекрасный новый мир
Власть Николаса Фандорина над собственными действиями, над
своей жизнью и даже смертью кончилась. В самом прямом, буквальном смысле.
Первое, что сделал магистр, когда его наконец оставили
одного, — попытался положить конец своему постыдному, губительному для
окружающих существованию. С него сняли наручники, повязку с глаз, и он увидел,
что находится в небольшой, скудно обставленной комнате. Николаса заинтересовало
в этом помещении только одно — светлосерый квадрат окна. Бросился к нему, как к
лучшему другу.
Какое счастье! Высокий этаж. Очень высокий.
Вид на новостройки, вдали трубы теплоэлектростанции, тусклые
рассветные сумерки.
Какой-то спальный район. Черт с ним. Главное, что далеко до
земли, а ускорение падения составляет 981 сантиметр за секунду в квадрате.
«Умереть, уснуть и видеть сны, быть может», бормотал
отчаявшийся Николас, высматривая шпингалет. Не высмотрел.
Окно было глухое, не открывающееся. Он злобно ударил кулаком
по стеклу, и оно не задребезжало, даже не дрогнуло. Тогда-то Фандорин и понял,
что его власти над собственной экзистенцией настал совершенный и безусловный
конец.
Сел на кровать, закрыл ладонями лицо. Хотелось зарыдать, но
не получалось — разучился плакать за годы взрослой жизни.
Где Мира? Перед тем, как завязали глаза, он видел, как ее
сажают в другую машину. Может быть, девочка здесь, где-нибудь в соседней
комнате?
Он вскочил, постучал в одну стену, в другую. Никакого
ответа. Ее там нет? Или не хочет общаться с предателем?
В течение следующего получаса Николас существовал примерно в
таком режиме: посидит на кровати, мыча от ненависти и отвращения к себе; потом
кинется стучать в одну стену, в другую; снова возвращается к кровати.
Была еще запертая дверь, но к ней он не подходил. Когда
понадобится, сама откроется.
Так оно и произошло.
Дверь открылась. В проеме стоял старый знакомый, которого
Николас окрестил Утконосом. Рожа, как всегда, тупая, бесстрастная. Не произнес
ни слова, только рукой поманил — зовут, мол.
Из комнаты Фандорин попал в квадратную прихожую, быстро
огляделся.
Стандартная трехкомнатная квартирка. Перед одной из закрытых
дверей, в кресле, сидит другой знакомец, Макс. Николасу кивнул и даже слегка
улыбнулся, причем, кажется, без издевки. Должно быть, в той комнате Мира. Стук
слышала, отвечать не пожелала. Неудивительно…
