Павлина рухнула обратно в кресло. Кровь отлила от ее лица, и
розовое платье уже не так шло ей, как прежде.
Долгорукой, наоборот, привстал. Фондорин же замахал на лакея
руками, но и он от потрясения не мог вымолвить ни слова.
Если явление Фаворитова секретаря повергло в такую
растерянность взрослых, что уж говорить о Митридате? Он сполз с кресла на пол и
сжался в комочек.
Лакей попятился от Данилиных взмахов.
— Сказать, что ее сиятельство не принимают? Боязно. Очень уж
важный господин.
— Как можно? — встрепенулся Давыд Петрович. — Проси
пожаловать.
Митя опрометью кинулся к двери, но на пороге обернулся и был
устыжен.
Фондорин и Долгорукой, оба с одинаково нахмуренными лбами,
стояли по сторонам от Павлины Аникитишны, готовые защищать ее от злодейства.
Хорош рыцарь Митридат!
И воротился в салон, хоть не самым геройским манером.
Забился за угол камина, где тень погуще, да еще отгородился экраном.
Господи Боже мой, на Тя уповах, спаси мя от всех гонящих мя
и избави мя!
Слова молитвы замерли на устах. В комнату, ступая важно и
властно, вошел главный Митин зложелатель.
Он держался совсем не так, как в Зимнем дворце, да и
выглядел иначе.
Там-то Еремей Умбертович всё улыбался, ходил скользящей
походкой, одевался скромно, безо всякой пышности.
А ныне на его груди, перетянутой муаровой лентой, сияла
бриллиантовая звезда. Подбородок итальянца был задран кверху, каблуки громко
стукали по паркету, и любезной улыбкой себя он не утруждал.
Оглядев салон (на каминном экране, благодарение Господу,
своим черным взглядом не задержался), Метастазио сказал:
— Да здесь целое общество. Мое почтение, графиня. Вас,
князь, я знаю. А кто этот господин?
— Данила Ларионович Фондорин, мой друг, — ответила
Хавронская как можно суше, и голос нисколько не дрожал.
Зуровский секретарь резко обернулся к Фондорину и попытался
испепелить его своим медузьим взором — прямо молниями ожег. Наслышан, стало
быть, от Пикина. Но Данила ничего, ужасный взгляд вынес, своего не отвел.
Постояв так с полминуты, Метастазио столь же резко отвернулся от неустрашимого
противника и перестал обращать на него внимание.
На церемонии с губернатором времени тратить не стал. Сразу
обратился к Павлине Аникитишне:
— Мадам, я явился к вам по поручению Весьма Значительного
Лица (впрочем, отлично вам известного) и хотел бы побеседовать приватно, с глазу
на глаз.
— Я имею к дяде и Даниле Ларионовичу полный конфиянс, —
ледяным тоном молвила графиня. — Ежели упомянутое вами лицо хочет молить меня о
прощении, то напрасно. Передайте, что…
— Кому нужно ваше прощение? — перебил ее Метастазио. — Я
прибыл не за тем. Бросьте представлять Орлеанскую Девственницу. Ваше упрямство
сводит Весьма Значительное Лицо с ума, а это создает опасность важнейшим
государственным интересам. Я потому говорю это прямо при вас, — полуобернулся
он к Долгорукому, — что строптивость племянницы вам первому окажет дурную
услугу. Вот, князь, случай либо вознестись на самый верх, либо лишиться всего.
Губернатор вспыхнул от наглости угрозы, но словесно не
возмутился, лишь закусил губу.
— Графиня, как только Весьма Значительному Лицу донесли, где
вы находитесь, он хотел немедленно мчаться сюда. Сие было бы истинной трагедией
для всех персон, имеющих касательство к этой истории. Насилу я отговорил его,
пообещав, что доставлю вас сам. Я ехал без остановок, спал в экипаже, отчего у меня
произошла жестокая мигрень и констипация в кишках. Я чертовски зол и не желаю
выслушивать никаких женских глупостей. Собирайтесь и едем!
Он шагнул к Хавронской и потянулся взять ее за руку, но путь
ему преградил Фондорин.
— Я лекарь, — сказал он скрипучим от ярости голосом, — и
знаю отличное средство, которое навсегда вас избавит от констипации и мигрени.
Убирайтесь, пока я не приступил к лечению. Павлина Аникитишна никуда не поедет!
Метастазио спокойно смотрел в глаза графине, не удостоив
Фондорина даже взглядом.
— Подумайте хорошенько. Этого человека не слушайте, он всё
равно что мертвец, про него уже всё решено. От вас зависит ваша собственная
судьба и счастье ваших близких. Ну же, — нетерпеливо прикрикнул он, — полно
ломаться! Я жду ответа.
— Вы слышали его из уст господина Фондорина, — произнесла
Павлина с улыбкой и взяла Данилу под руку.
Итальянец ничуть не стушевался — кажется, именно этого и
ждал.
— Что ж, князь, — обратился он к Долгорукому, — тогда у меня
дело до вас. Государственное и посторонних ушей не терпящее. Мы побеседуем
здесь или вы сопроводите меня в иное место?
Давыд Петрович настороженно посмотрел на Метастазио и нехотя
поднялся, опираясь на палку.
— Если разговор официальный, прошу в кабинет.
— Нет-нет! — Павлина тоже встала. — Оставайтесь. До кабинета
нужно пройти дюжину комнат, а я знаю, что ваша подагра, милый дядюшка, не
располагает к долгим прогулкам. Данила Ларионович, не проводите ли вы меня в
библиотеку?
— Буду счастлив.
Фондорин бросил грозный взгляд на петербуржца и повел
графиню прочь.
Митя с радостью последовал бы за ними, но был вынужден
остаться в своем жарком укрытии.
Итальянец подождал, пока за дверью стихнут шаги, и сел рядом
с князем.
— Сударь, — заговорил он быстро, напористо. — Ваша
племянница красива, но глупа. Не будем тратить время на пустяки. Поговорим
лучше о будущем империи, как подобает людям государственным. Известно ли вам,
что ее величество слаба здоровьем и не сегодня-завтра умрет?
— Как? — вздрогнул Долгорукой. — Неужто дела так плохи?
Адмирал Козопуло давеча в узком кругу рассказывал, что лишь своими стараниями
поддерживает в государыне жизненную силу, однако я не принял его болтовню
всерьез. Неужто…?
— Да. Ее дни сочтены. Великая эпоха близится к концу. Что
последует дальше — вот в чем вопрос. Каким станет новое царствование? Эрой
света и справедливости или торжеством безумия? Платону Александровичу известны
ваши просвещенные взгляды, и в вашем ответе я не сомневаюсь.
— Да, конечно, я за свет и справедливость, — подтвердил
губернатор, — однако не могли бы вы выразить свою мысль яснее?
