Мират Виленович женился на писаной красавице, и всё у них с
женой было прекрасно, только вот детей им Бог не дал. Тогда-то миллионер и
вспомнил давнюю историю. Стал разыскивать Настю из Перми, только оказалось это
совсем не просто, ведь имя у нее было не то что у него, а самое что ни на есть
обыкновенное. Но Мират Виленович не жалел ни средств, ни усилий, и после
нескольких лет беспрестанных поисков выяснил и фамилию Насти, и адрес. А также
то, что она умерла, родив девочку, и что ребенка отдали в детский дом.
Дальнейшее было делом техники, и здесь я снова перехожу на
сказочную волну.
Однажды семнадцатилетняя воспитанница Краснокоммунарского
интерната Миранда открыла окно палаты, где она жила с пятью другими девочками,
и увидела, как по дороге, сверкая черной полировкой, катит чудо-экипаж, каких в
райцентре отродясь не видывали…»
Статья была длинная, но Николас прочитал ее до конца. Иногда
морщился от слащавости стиля, но история и в самом деле была необычная,
трогательная.
Посмотрел и другие публикации, их было несколько десятков, и
почти все с портретами трогательной большеглазой девчушки: и на фоне детдома, и
в лимузине, рядом со смущенным Куценко. Вот сколько шума, оказывается, наделала
история краснокоммунарской золушки и владельца «Феи Мелузины». Еще бы,
настоящая мыльная опера, «Богатые тоже плачут».
Фандорин закрыл папку, подошел к зеркалу.
Лицо у него было такое же, как всегда, но он-то знал, что
видит перед собой не Нику Фандорина, а оборотня.
Спасти маленький мир ценой большого?
Зажмурился.
Чтоб не раскиснуть, заставил зрительную память показать
жителей маленького мира: вот Алтын, вот Эраст, вот Геля.
Вдруг вспомнилось, как дочка спросила:
«А как это — душу потерять?»
Передернулся. Задал бессмысленный вопрос, звучавший с
библейских времен бессчетное количество раз. Господи, за что мне такое
испытание? Оно выше моих сил. Я не выдержу!
Потом открыл глаз и сказал своему отражению: «Я подлец».
* * *
По договоренности с хозяйкой, уроки должны были занимать два
часа перед обедом (воспитание и английский) и два часа перед ужином (английский
и воспитание), но с первого же дня сложилось так, что учитель и ученица
расставались лишь на время ночного сна, да еще утром, до двенадцати, когда Мира
занималась с предметниками. То есть урокам английского-то отводилось столько
времени, сколько полагалось по расписанию, но вот «воспитание» растягивалось
самым недопустимым образом, поглощая весь вечер, а то и половину ночи — до тех
пор, пока гувернер, спохватившись, не отправлял девочку спать.
Собственно воспитание и обучение изящным манерам происходило
урывками, от случая к случаю, как гарнир к главному делу — разработке
компьютерной игры про Эраста Петровича Фандорина. Незаконченного
«Камер-секретаря» Ника трогать не стал, поскольку та история уже наполовину
сложилась, а затеял сочинять новый сценарий.
В первое утро, пока Миранда была на уроках, сгонял в Москву
за необходимыми программами. Убедился, что дома никого нет, и только тогда
вошел в квартиру.
Повздыхал в детской, глядя на аккуратно убранную кроватку
Эраста и разбросанные куклы Гели. Жене записки не оставил — просто положил на
постель купленную по дороге лилию, символ надежды. Алтын поймет.
И скорей назад, в Утешительное. Как раз обернулся к
назначенному часу.
Азы программистской науки Мира схватывала на лету, тем более
что он не стал утомлять ее техническими деталями — поскорее перешел к рассказу
про своего замечательного предка. Вывел на монитор его портрет и был очень
доволен, когда девочка воскликнула: «Красивый — помереть!». Даже вульгаризм
поправлять не стал.
Миранде было предложено на выбор три приключения
героического сыщика (ни про одно из них сколько-нибудь достоверных сведений не
сохранилось, так что простор фантазии не был ограничен): «Эраст Петрович против
Джека Потрошителя», «Эраст Петрович в Японии» и «Эраст Петрович в подводном
городе».
К изумлению учителя, выяснив исходные данные каждого из
сюжетов, ученица без колебаний выбрала самый кровавый, про Уайтчепельского
монстра.
Сначала Николас решил, что это следствие запоздалого
эмоционального развития — нечто вроде ностальгии по детским «страшилкам»,
которыми, должно быть, пугали друг друга по ночам маленькие детдомовки. Но,
узнав свою воспитанницу поближе, он понял, что ночная готика про «Летающие
гробики» и «Желтые перчатки» здесь ни при чем. Ангелоподобная инженю с
поразительным хладнокровием относилась к вещам, которых обычно так боятся
девушки ее возраста: к смерти, крови, страданиям.
А впрочем, ничего поразительного тут не было. За свою
недолгую, да к тому же проведенную в замкнутом пространстве жизнь Мира не раз
видела, как мучаются и умирают ее сверстники, ведь многие из них были от
рождения болезненны, а казенному уходу, каким бы он ни был добросовестным,
далеко до родительского.
— И лекарства не всегда достанешь, особенно если дорогие, —
беспечно рассказывала Миранда, заливая красным цветом лужу крови на месте
очередного злодеяния Потрошителя. — Роберт Ашотыч из кожи вон лезет, но он же
не волшебник. У меня в третьем классе подружка была, Люсьенка, с пороком
сердца. Ждала очереди на операцию, но не дождалась. И Юлик тоже не дождался,
пока его в Туапсе переведут, задохся от астмы.
Роберта Ашотовича она поминала часто. Это был директор
интерната — судя по рассказам, человек неординарный и энергичный. Всем своим
питомцам он придумывал имена сам, одно причудливей другого, а если у ребенка в
графе «отец» стоял прочерк, то дарил и отчество.
— Пока меня папа не нашел, я звалась Миранда Робертовна
Краснокоммунарская, — похвасталась Мира, произнося это несусветное прозвание,
словно какой-нибудь громкий титул. — Красота, да? Мы там все, у кого своей
фамилии не было, назывались Краснокоммунарскими. Во-первых, звучит, а
во-вторых, Роберт Ашотович говорил, что ни у кого кроме наших такой фамилии
быть не может. Как где встретите какого-нибудь Краснокоммунарского, сразу
поймете: это свой.
