Поблагодарив за разъяснение, отошли в сторонку. Слушать
душераздирающие крики несчастных матерей, у которых отбирали сыновей, и взирать
на слезы дев, лишавшихся своих суженых, было тяжко.
— Что ты о сем думаешь, друг мой? — спросил Данила.
Митя увлеченно стал излагать свои мысли по поводу армии
свободных людей — те самые, которые не так давно пытался привить государыне и
которые привели к неожиданным и печальным следствиям. Фондорин слушал, кивал.
— Как это верно, мой добрый Дмитрий. Странно, что наши
властители не понимают простой вещи. Оборона отечества — важнейшее и
благороднейшее из занятий. Как можно поручать его зеленым юнцам, которые к тому
же, судя по их сетованиям, не испытывают к сему ремеслу ни малейшей склонности?
Я бы вообще поостерегся доверять столь ненадежным гражданам смертоносное оружие
еще, не приведи Разум, нанесут увечье себе или окружающим. Пускай под ружье
встают те, для кого этот жребий желанен.
— Так ведь одних волонтеров, наверное, не хватит? —
усомнился Митя. — Где их столько взять, чтобы всю империю оборонить? У нас
недоброжелателей много. Только турков с поляками и шведами побили, а уже вон
французы подбираются.
— Хватит, отличным образом хватит. Видишь ли, Дмитрий,
природа устроила так, что каждый год на свет нарождается известное количество
храбрых и непоседливых мальчиков, от которых в мирной жизни одно беспокойство.
Войдя в возраст, они начинают безобразничать, буйствовать, бить своих жен, а
иные даже становятся ворами и разбойниками. Вот из подобных нелюбителей
спокойной жизни и нужно набирать войско. Плати таким воинам за опасную службу
щедро — деньгами, уважением, нарядной одеждой — и будешь иметь лучшую армию в
мире. Очень большого войска и не понадобится, потому что один твой солдат
десять этаких горе-вояк побьет.
Данила показал на зареванных рекрутов и жалостливо
поморщился. Тут подошел партионный начальник, и интересная беседа вынужденно
прервалась.
— А что, сударь, — обратился к Фондорину офицер, помявшись,
— нет ли у вас в карете погребца с каким-нибудь напитком? Простыл по морозу
таскаться. Так недолго и внутреннюю застудить.
— Отчего же, есть, — вежливо ответил Данила. — И не в
погребце, а прямо с собой.
Ром для медицинских целей, первое средство от простуды.
И достал из кармана плоскую медную фляжку.
— О да! — просиял поручик. — Лучше рома только можжевеловая
водка! Вы позволите?
Потянул лапу к фляжке, но Фондорин накапал ему в крышечку —
на один глоток.
— Более не рекомендую. Вы ведь на службе.
Офицер опрокинул крышечку и протянул ее за добавкой.
— Скажите, поручик, а что это у вас за невиданный мундир? Я
думал, букли, пудра, гамаши, тесный кафтан в русской армии давно отменены?
— В русской точно отменены, а в нашей, гатчинской, все
заведения по уставу великого короля Фридриха. Одна пуговка где расстегнись,
двадцать палок. Даже офицерам. Недопудришься — пощечина. А просыплется пудра на
воротник — того хуже, гауптвахта. Его высочество государь Наследник с этим
строг.
— Ах вот оно что, вы из Гатчины… — протянул Фондорин и
выразительно взглянул на Митю.
— Точно так. Велено набрать в Новгородском и Тверском
наместничествах новый батальон. О, нас теперь много, целая армия! — Офицер получил-таки
добавку, выпил и снова протянул руку. — Случись что в Петербурге… Ну, вы
понимаете? — Он подмигнул. — Через три часа форсированного марша будем у
Зимнего.
— Через три часа? В этаких тугих рейтузах и штиблетах на
кнопочках? Навряд ли, — отрезал Данила и отобрал крышечку. — Всего хорошего,
сударь.
— Наслышан я о гатчинских заведениях, — продолжил он уже для
одного Мити. — У Наследника там свое маленькое немецкое княжество. Дома для
крестьян преотличные, каменные, стоят по ранжиру. Поселяне одеты чисто, на
европейский манер. У хозяек на кухне одинаковый набор кастрюль и сковородок,
его высочество сам устанавливает, каких именно. За нарушение бьют. Нужно, чтобы
подданные ничем не отличались друг от друга — такое у Наследника мечтание.
— Сущая правда, — подтвердил поручик. Он, кажется, нисколько
не обиделся на Фондорина и, вероятно, надеялся получить еще одну порцию противу
простудного средства. — Давеча стою на вахтпараде. Всё в роте как есть в полном
аккурате: сапоги носочек к носочку, усы у солдат торчат одинаково, глаза тоже
пучат единообразно. А его высочество, гляжу, хмурится — недоволен чем-то.
Присел на корточки, головой этак вот повертел. «Это, говорит, что такое?» И
показывает шеренге на середину фигуры, где обтяжные панталоны спереди топырятся.
Я рапортую:
«Сие у роты причинные места, ваше императорское высочество!»
А он мне: «Вижу, что причинные, болван! Почему в разные стороны глядят — у
одних направо, у других налево? Чтоб у всех было направо!» Вот как у нас в
Гатчине. Хм. Не позволите ли еще ромом одолжиться?
Данила отдал ему всю фляжку. Покачал головой.
— Пойдем, Дмитрий. Спаси Разум бедную Россию. Что ожидает ее
с этаким императором?
Митя подумал немного и спросил:
— Так не лучше ли, если следующим императором станет Внук
государыни? Я видел его. Он производит впечатление юноши умного и доброго.
— Возможно. Правда, Наследник тоже некогда был отроком
добрым и рассудительным. Увы, мой славный друг: жизнь близ престола губительна
для ума и для сердца…
Они были на середине площади, когда один из конвойных,
приложив ладонь к глазам, присвистнул:
— Ишь чешет. Как только шею не свернет. Со стороны Москвы,
сопровождаемый шлейфом снежной пыли, мчался верховой.
— Не иначе кульер, на казенной, — лениво сказал капрал,
пыхнув дымом из трубки. — Свою лошадку так гнать не станешь.
Фондорин взял Митю за руку.
— Вернемся к карете. Полагаю, операция по перемене подковы
завершена, и мы можем следовать дальше.
Всадник тяжело проскакал мимо, Митя разглядел только
развевающийся черный плащ и круп вороного жеребца. Видно, дело у казенного
человека было срочным.
Но возле дормеза тот вдруг осадил коня и гаркнул:
— Вот она где, голуба!
Голос был осипший от холода, но до дрожи знакомый. Пикин!
Догнал!
— Если я не ошибаюсь, этот господин явился по нашу душу, —
спокойно молвил Данила, чуть ускоряя шаг.
Митя же ничего не сказал, потому что стало очень страшно.
