Появились рецензии, положительные. Кое-что благосклонное было сказано даже о вкладе продюсера – «тонком, но сердечном», как выразилась одна газета. Авторы статей не имели достаточного музыкального образования, чтобы анализировать услышанное. Они лишь строили догадки о том, какие из песен связаны с личными обстоятельствами Ани, а какие не связаны, и только один понял: Аня стремилась уничтожить такое различие и в лучшие мгновения цели своей достигала. Впрочем, радиостанции, передававшие фолк и рок, да и просто местные станции крутили нашу пластинку вовсю. Продавалась она хорошо, пробилась в первую сотню, потом в сороковку. Дело шло не очень быстро, однако Анин альбом находил отклик в душах, люди обсуждали его.
Затем в один прекрасный день Джон Винтелло позвонил, чтобы сообщить: альбом вошел в первую двадцатку, восемнадцатый номер. К тому времени мы уже были в пути.
Турне состояло из двадцати четырех выступлений в течение тридцати дней. Организовано оно было в спешке. Кое-где публику разогревали для нас местные музыканты, обычно авторы-исполнители, иногда музыкальная группа. Но чаще всего были только мы и наполненный студентами зал. Ну, что такое турне, известно всем. Аэропорт, полет, отель, потом осмотреть зал, проверить звук, отель, снова прибыть в зал, выступить, потом отметить это дело. Правда, мы в основном разъезжали на автомобиле. Мы попросили Томми Хокса поехать с нами и подыграть на акустической гитаре, однако он оказался занят в другой программе: выступал с джазовым оркестром. Потом позвонил Стивен Ли, сказал что готов играть, если мы захотим, на контрабасе, да и на любом другом инструменте, – в итоге он с нами и отправился. Я уговорил его постучать в «Городе в резервации» на тамтаме, а сам на это время смывался со сцены, чтобы выкурить сигаретку.
Анн-Арбор, пришедшийся на середину нашего пути, показался поначалу просто очередными пунктом турне. Мы приехали туда из Детройта часов в двенадцать и сразу отправились проверять звук, чтобы освободить себе вторую половину дня. Потом забросили вещички в отель, и Аня пошла со мной в бар кампуса, славившийся своими чизбургерами. Она, как обычно, ограничилась большим бокалом красного вина и сигаретой.
– Люблю смотреть, как ты ешь, – сказала она. – Хоть оно и отнимает кучу времени.
– А что тебе в этом нравится?
– Мысль о том, куда идет все, что ты слопаешь.
Она ткнула меня пальцем в ребра.
– Возьми себе жареной картошки.
– Нет, спасибо, я лучше еще вина выпью. Почти не спала эту ночь. Мне надо обязательно поспать перед концертом.
Рука, которой она взяла второй бокал мерло, немного подрагивала.
Я попытался представить себе, каково это, когда твоя внутренняя жизнь оказывается всеобщим достоянием. Я продал множество записей нашей группы, нам уделяла внимание пресса, но личной нашей жизни она не касалась. В Анином случае все обстояло иначе. Над большей частью публикаций она смеялась, словно и не ждала никакого понимания, и радовалась, что пишут хотя бы вежливо. Думаю, впрочем, что отчасти она испытывала разочарование. Ты тратишь четырнадцать часов своей жизни на запись «Джулии в судилище снов» не для того, чтобы ее назвали «неторопливым завершением первой стороны».
А тут еще реакция публики. Прирожденной сценической исполнительницей Аня не была. Временами она играла так, точно находилась в классе музыкальной школы или в студии звукозаписи. Она была чрезвычайно строга к себе, вслушивалась в каждый диез и бемоль, очень часто подстраивала гитару между песнями, а публика между тем остывала. Когда же какая-нибудь песня получалась у нее и вправду хорошо – с «Дженевив» это происходило чаще, чем с другими, более энергичными, – на лице Ани появлялось недоумение. Временами казалось, что, исполняя «Крепче», она сама удивляется удовольствию, которое получает, и Аня останавливалась и широко улыбалась, а в конце взмахивала рукой, но публику это по-настоящему не заводило.
После завтрака Аня около часу проспала в отеле. Когда мы упаковывались, чтобы отправиться в зал, она была какая-то притихшая – и снова заснула на заднем сиденье машины. Я тряхнул ее, разбудил.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
– Да, просто таблетку приняла. Получила их в Нью-Йорке от Рика, когда ты уехал. Мне в те дни было трудно заснуть.
– К выступлению очухаешься?
– Конечно, надо будет только кофе выпить.
Артистическая оказалась голой и убогой. Пол без покрытия, просто бетонная плита; лишь частично – денег у них не хватило, что ли? – оштукатуренные стены. Сломанная педальная тарелка, пробитые барабаны, две крашеных доски – остатки декораций, надо полагать, какой-то студенческой постановки. Мы отправили нашего роуди за кофе.
Аня сидела в литом пластмассовом кресле и смотрела на себя в зеркало. Свет люминесцентных ламп бил в глаза, отражаясь от серых стен. Она подкрасила веки, попудрила нос и лоб. Тихо плача.
Постучали, Стивен Ли просунул голову в дверь.
– Я просто проверить, – сказал он. – «Ты в следующий раз» по-прежнему играем в новой редакции?
– Ага. Аня даст знак, поднимет руку.
– Ладно. У вас все путем?
– Конечно. Как там зал?
– Вроде полон. Разогрев, правда, дерьмовый.
Стивен взглянул на Аню, сжимавшую ладонями голову, перевел взгляд на меня, приподнял брови.
Я посмотрел на часы.
– У нас есть еще десять минут.
Он кивнул и ушел. А я думал о том, что мне, к черту, делать, если Аня не придет в себя. Никакого запасного плана у нас не было.
Я положил руку ей на плечо. Ее трясло.
– Фредди, по-моему, я не смогу.
– Что случилось, любимая?
– Мне страшно. Я не хочу выходить на сцену.
Я пододвинул к ней второе кресло, сел, обнял ее. Стал ей что-то бормотать – в общем, получился жалкий лепет.
Она отстранилась, взглянула на меня, я увидел на ее щеках черные потеки туши.
– Одно – петь для тебя, в студии. Или наедине с собой. А тут я вдруг почувствовала, не знаю. Боюсь, я поступила неправильно.
– Не понимаю.
– Я чувствую вину. – Она уже всхлипывала. – Что использовала мой опыт и переживания, опыт других людей. Выставилась всем напоказ. Я думаю, что они раскусят меня.
Втолковывать ей, что она уже дала дюжину концертов и каждый без сучка без задоринки, что людям нравится ее музыка, было бессмысленно. Страх сцены – штука иррациональная.
Думать следовало быстро, и лучшим, что я придумал, было:
– Милая, ты – вестник. Люди, о ком ты поешь, становятся живыми. Помнишь, как мы записывали «Дженевив»? Ты тогда влезла в ее шкуру. Вот и теперь, когда пойдешь на сцену, оставь Аню Кинг здесь.
Вроде немного помогло. Аня умылась, снова подкрасила веки.
– Мне нужно выпить, Фредди.
