Время от времени мадам Лагард посещала мысль, что хорошо бы попробовать дать их служанке какое-то образование, однако для самостоятельного исполнения этого благого намерения ей не хватало жизненных сил. От помешательства, ставшего следствием рождения детей, она излечилась, но все еще страдала приступами меланхолии, во время которых едва могла покидать свою комнату. Священник говорил, что ей следует посвятить себя добрым делам, помогать бедным; местный доктор едва не обескровил ее пиявками. В конце концов супруг мадам Лагард выписал для нее из Лиможа весьма известного врача.
Врач осмотрел мадам Лагард и, просидев час у ее постели, вынес приговор:
– Мадам, я уверен, что когда-нибудь недуг ваш станет излечимым, но вы родились слишком рано. В Париже есть доктор по имени Пинель, основавший новое направление в медицине, каковое он назвал «нравственным лечением». Возможно, вы слышали о том, как он снял оковы с душевнобольных женщин. Когда-нибудь, полагаю, мы поймем устройство нашего сознания. А до той поры вам следует сносить вашу участь сколь возможно спокойнее. Я советую вам как можно чаще бывать на воздухе, гулять в полях, ездить верхом. Выпивать за обедом стакан вина или коньяка. И стараться не отчаиваться.
– Отчаяние – грех, – механически сообщила мадам Лагард, хотя женщиной истинно религиозной она не была, оставаясь не более чем, как она выражалась, «деисткой».
Месье Лагард нашел, что за такие деньги он вправе рассчитывать на что-то более существенное, чем такого рода совет, о чем и уведомил врача. Чтобы успокоить клиента, доктор заказал в Юсселе шкатулку, содержавшую двенадцать закупоренных красных пузырьков с подслащенной водой, и даже платы за них не взял. После чего месье Лагард с большим удовольствием каждодневно выдавал жене по две чайные ложки этого эликсира, согласно рецепту.
Как-то раз, во время краткого прилива сил, мадам Лагард условилась с мадам Мешене, молодой женой мэра, что та обучит Жанну начаткам чтения и письма. Мадам Мешене и без того хватало забот с ее новорожденными близнецами, однако она считала, что ее «положение» в деревне требует и дальше заниматься благотворительностью. Это была молодая женщина с модной прической и жеманными манерами, от которых Жанна только зубами скрежетала. Усадив свою ученицу за большой стол в гостиной, мадам Мешене рассыпала по нему деревянные дощечки с вытисненными на них буквами. Урок не задался. Мадам Мешене пыталась воспроизводить, не теряя достоинства, звучание каждой буквы. Жанна взирала на нее безучастно. Они добрались до «к», но тут горничная принесла близнецов, и мадам Мешене, к великому изумлению Жанны, расстегнула платье и покормила их, выдав каждому по груди – так, точно Жанна значила для нее не больше, чем собаки, спавшие у камина на каменных плитках.
На второй урок Жанна не пошла и с тех пор называла мадам Мешене не иначе, как «щенястая сука», – выражение это до того понравилось Марселю и Клеманс, что они при всяком удобном случае беззвучно выговаривали его одними губами.
Причину, по которой Жанна отказалась приходить к ней, мадам Мешене так и не узнала, объяснив эту странность крестьянской леностью.
– Насколько я понимаю, ваша служанка предпочитает остаться невеждой, – сказала она месье Лагарду, повстречав его в воскресенье в церкви.
– Если и так, мадам, – ответил он, – то не вследствие какой-либо слабости. Напротив, это огонь ее натуры держит Жанну в темноте.
Месье Лагарду собственное замечание чрезвычайно понравилось, ему представлялось, что именно так мог бы сказать философ. Он повторил эту фразу жене, а потом и самой Жанне, которая что-то невнятно пробормотала в ответ, уходя по коридору в свою холодную спальню.
Когда Клеманс исполнилось четырнадцать лет, месье Лагард решил, что пора послать ее в настоящую школу. Он выяснил, что близ Сен-Жюньена есть католическая женская школа, управляемая смиренными сестрами обители Вознесения, – эта школа с радостью примет Клеманс. Несмотря на то что преподавали в ней лишь монахини, девочек наставляли там в добродетелях не только духовных, но и светских. Клеманс обучат читать ноты и ткать гобелены, а ко времени, когда она вернется домой, можно будет подумать и о замужестве. Жанна помогала Клеманс укладывать в сундук одежду и игрушки, время от времени прерывая работу, чтобы успокоить плачущую девочку.
– Перестань, глупая ты девчонка. Перестань сейчас же.
– Я не хочу уезжать, Кротиха, – так дети иногда называли Жанну из-за ее близоруко прищуренных глаз и малого роста. – А что, если там по кроватям букашки ползают?
– Надевай на ночь фланелевую сорочку с длинными рукавами. И думай о Господе нашем на кресте. Разве его букашки заботили?
– Ты мне книжки с собой положишь?
– Какой от них прок? Книг и там хватает. Монахини только одним целыми днями и занимаются. Молятся да читают.
Клеманс заплакала еще горше.
– И постятся, – прибавила Жанна. – Все время постятся.
Месье Лагард призвал Фоше, дабы тот погрузил сундук на двуколку и доставил ее домой после того, как он сам и Клеманс сядут в дилижанс до Лиможа, чтобы оттуда отправиться другим, поменьше, в Сен-Жюньен. Марсель махал вслед уезжающим носовым платком, стоя там, где деревенская улица переходит в большую, мощенную камнем дорогу. Рядом всхлипывала мадам Лагард.
– Зимой по дороге на двуколке не проехать, мама, – сказал Марсель. – Значит, до весны ее не увидим.
На самом деле Клеманс вернулась лишь через два года, и когда юссельский дилижанс высадил ее у постоялого двора, никто в деревне не признал девушку. Она оставила сундук, сказав, что за ним скоро придут, на попечение конюха, вошла в харчевню, спросила чашку шоколада и уселась с нею снаружи. На Клеманс было длинное пальто с меховым воротом и шляпка.
Хозяин постоялого двора хлопотал вокруг юной незнакомки.
– Больше ничего не желаете, мадемуазель?
– Нет, спасибо.
В это время у постоялого двора как раз оказалась мадам Мешене – она возвращалась домой вместе со своими близнецами, уже научившимися ходить. Увидев Клеманс, она приостановилась, чтобы окинуть взглядом ее наряд.
– С добрым утром, мадам, – произнесла она тоном, который полагала «культурным». – Какая приятная нынче погода.
– Да, несомненно, – ответила Клеманс, прибавив шепотом, когда мадам Мешене удалилась настолько, что услышать ее не могла: – Щенястая сука.
Месье Лагарда изменения, происшедшие с Клеманс, порадовали чрезвычайно.
– Боже ты мой, – сказал он жене, – вот что называется правильно потратить деньги. Еще пара лет, и мы сможем подыскать ей недурственную партию.
Марсель не поверил, что сестра стала другой, думал, что она притворяется. После того как Клеманс провела в доме несколько дней, он подбросил в ее комнату белую мышь и стал ждать, когда сестра завизжит. Час спустя она вошла к нему, держа мышь за хвостик.
– Думаю, это твое, – сказала она, роняя бедную тварь на постель Марселя.
