– Пойду потолкую с ней, – сказал Лагард.
Он отвел Жанну в угол двора и спросил, любит ли она детей.
Жанна, заподозрив неладное, прищурилась:
– Не знаю, месье.
– У тебя был младший брат? Или сестра?
– Не знаю, месье.
– Что значит «не знаю»?
– Я ничего до приюта не помню. Он – самое первое, что я узнала.
– А ухаживать за детьми помладше тебе в приюте доводилось?
– Иногда. После того как я подросла. По воскресеньям.
По-видимому, большей профессиональной подготовки Лагарду не требовалось.
– Я хочу предложить тебе место няньки и экономки. Как ты полагаешь, сколько я должен буду платить тебе?
– Не мне решать, месье.
У Жанны был такой сильный акцент, что Лагард понимал не каждое ее слово.
– Я пришлю за твоими пожитками лошадь с подводой.
– В этом нет нужды, – вмешался управляющий фермой. – Все, чем она владеет, поместится в небольшую суму.
Месье Лагард вручил управляющему несколько монет за беспокойство, сел на лошадь и велел Жанне идти за ним. Час спустя они добрались до дома в деревне, и Лагард показал Жанне ее комнату. В то время там стояла только кровать да столик с деревянным распятием.
– Как разберешь вещи, – сказал месье Лагард, – приходи вон по тому коридору в гостиную. Познакомишься с детьми, а моя жена расскажет о твоих обязанностях.
В суме у Жанны лежали четки, подаренные ей в приюте монашенкой, единственная перемена одежды, а для зимнего времени – несколько пар шерстяных чулок и шаль. И наконец, сума содержала гипсовую мадонну, такую оббитую, что монахини едва ее не выбросили; им не нравился угрожающий взгляд единственного ее глаза, они находили его в равной мере комичным и устрашающим.
Жанна разместила все это на каменном подоконнике и преклонила колени, чтобы помолиться. Молитвы ее были всегда одинаковы. Она заискивала перед Всевышним, исповедовалась в грехах, благодарила Его за милосердие и просила, чтобы следующий день был не тяжелее прошедшего. А иногда добавляла, спохватившись, что последнюю просьбу исполнять следует, только если на то будет Его воля – не ее.
Нянькой Жанна оказалась надежной. Она бережно обращалась с маленькими детскими тельцами и хорошо сознавала общественное положение детей Лагарда, однако в наставлениях своих была решительна и тверда. И эта ее уверенность приносила детям больше пользы, чем туманные упования родителей. Ко времени, когда им исполнилось восемь и шесть лет, Клеманс и Марсель научились не только побаиваться Жанну, но и потешаться над ее хриплым голосом и лицом с водянистыми, близорукими глазами. Они страшились ее суровых присловий вроде «Скажи правду и посрами Сатану», однако быстро поняли: то, как Жанна произносит некоторые слова, показывает, что настоящее их значение ей неведомо.
Клеманс была девочкой робкой, часто плакавшей и боявшейся темноты, когда ей приходилось подниматься по винтовой лестнице к себе в спальню. Она словно всегда зябла и к тому же чрезвычайно боялась насекомых; сказать по правде, она опасалась любых животных, в том числе собак и лошадей, – не самая подходящая черта для деревенской девочки, так что Клеманс это тщательно скрывала.
Жанна понимала: собственное ее воспитание было необычным, – но полагала, что полученные ею уроки годятся для любого ребенка. И потому утром и вечером купала Клеманс и Марселя в холодной воде и заставляла их читать молитвы; они никогда не прикасались к еде до того, как все усядутся за стол, никогда и ни с кем не заговаривали первыми. Что же до их учебы, Жанна, которая читать не умела, с радостью смотрела, как они отправляются в школу, находившуюся в соседней деревне.
Родителей своих она не помнила, а от монахинь слышала, что оба умерли. Один урок особенно крепко врезался в ее сознание: счастье ребенка зависит от благой воли посторонних людей, – для нее самой таким человеком стала сестра Тереза, следившая за порядком в той холодной общей спальне, где Жанна проводила ночи; ну а счастье Клеманс и Марселя теперь зависело от нее.
С Марселем ей было проще, чем с Клеманс. Если сестре вечно приходилось тратить силы, чтобы приспособить свои природные наклонности к тому, чего требовал от нее мир, то нрав Марселя лишь облегчал ему жизнь. Холодная вода смешила его, молитвы наполняли надеждой, а еда доставляла удовольствие. Он любил кататься на подаренном отцом пони, а каждодневные походы в далекую школу давали мальчику возможность поиграть с другими детьми, также направлявшимися в соседнюю деревню. Хорошим учеником он не был, однако самое основное усваивал, лишь изредка получая от школьного учителя легкий удар палкой по костяшкам.
Расчесывая Клеманс волосы на ночь, Жанна испытывала чувство, которого не понимала. «Ну вот, ну вот, Нину, – шепотом приговаривала она, – ну вот, ну вот». Чувство было добродетельным, уж это-то она знала, ибо порождало в Жанне желание защитить девочку от всего, что ждет ее впереди. В том, что она питала к Марселю, было больше страсти. Ей хотелось стиснуть руками плечи мальчика и целовать его каштановые локоны. Но Жанна никогда себе подобных вольностей не позволяла и, уложив детей на ночь, брала свечу, чтобы осветить себе дорогу вниз, останавливалась у двери маленькой гостиной и сообщала месье и мадам Лагард, что дети спят.
Жанна жила от минуты к минуте, без планов на будущее и без понимания того, что когда-нибудь она состарится и ослабнет. Она просыпалась на час раньше всех обитателей дома и думала о том, что опередила их, что присущие ей недостатки не доведут ее – по крайней мере сегодня – до беды.
Она все время разговаривала с Богом, губы ее беззвучно шевелились, пока Жанна сметала пепел с каминной решетки в гостиной или мыла ступени парадного крыльца. Разговоры эти не были ни молитвами, ни попытками облечь мысли в слова, однако в сознании Жанны присутствовал ясный образ ее слушателя. Им была деревянная фигура на кресте – в деревенской церкви, куда дети ее приюта приходили каждое воскресенье, – полунагой бородатый мужчина с раной в боку и колючим терновым венцом на голове. Время, проведенное Жанной в приюте, наделило ее истовым чувством сверхъестественного. Бог не только создал мир и все, что в нем есть, Он не сводил с Жанны глаз ни в одну из минут ее бодрствования. Он следил за каждым ее поступком, за каждой невысказанной мыслью и оценивал их; Он знал, чисты ли ее помыслы, произнесла ли она хотя бы малую ложь. Вера в это незримое существо не доставляла Жанне никаких затруднений. Вещественный мир она понимала так плохо – почему закипает вода? почему орех падает с дерева? – что ей приходилось почти все в нем принимать на веру. А уверовать в то, что правящая вселенной сила предпочла обратить себя в невидимку, Жанне было легче, чем согласиться, – Марсель попытался однажды убедить ее в этом – с тем, что морские приливы можно объяснить притяжением Луны. Конечно, Бог следил за ней и любил ее, ведь она ощущала Его близость. Конечно, она не могла увидеть Его – в противном случае не было бы необходимости в вере. И конечно, существовали святые, жизни которых служили примером, и, естественно, грешников ожидало проклятие, что и честно, и справедливо. Так ли уж трудно поверить во все это?
