Миллионы лет глокнерово явление краткого нейронного единства существовало бок о бок с функцией автобиографической памяти, но по отдельности, как Франция и Англия до изобретения лодки. А затем ошибка – мутация, происшедшая десятки тысяч лет назад при делении одной-единственной клетки в одном-единственном живом существе, – соединила их. С точки зрения генетики это была самая удачная мутация всех времен, потому что дар самоосознания – в частности, самоосознания добровольного – позволял его обладателю делать выводы о мыслительных процессах других людей и предсказывать их действия; позволял сопереживать ближнему, строить о нем догадки, предвосхищать его поступки, влиять на него, превосходить его умом, побеждать или, если потребуется, действовать заодно с ним.
Доктора Росси и Дюранти покинули афинскую клинику, чтобы подготовить свое открытие к публикации. На следующей неделе хирурги успешно удалили штырь из мозга «Человека-кебаба», и к нему вернулась способность возвращаться в нормальное, менее энергозатратное состояние сознания.
Елена и Беатриче сидели в самолете, готовом вылететь в Рим.
– Боюсь, мы всех слегка разочаруем. – Беатриче Росси защелкнула ремень безопасности.
– Ну да, – откликнулась Елена. – Ну да. Настоящий праздник начнется, когда до каждого дойдет, что это означает для его научной дисциплины.
Над Адриатикой они выпили за свое открытие, за понимание того, почему человек стал человеком, по пластмассовому стаканчику просекко.
«Ты прославилась, – написал Елене Бруно. – Недаром ты дни напролет просиживала в той хижине. И ночи напролет читала у себя в комнате! Горжусь тобой».
Туринский институт исследований человека предложил ей пост заместителя директора, пообещав в дальнейшем директорское место. Елена с радостью приняла положение, позволявшее и продолжить увлекательную работу, и получать деньги, достаточные для того, чтобы поселиться в удобной квартире в приличном районе. Жалела Елена лишь об одном: что удача не выпала ей немного раньше, когда родители еще могли порадоваться с нею вместе.
После того как буря, вызванная публикацией их с Беатриче статьи, улеглась, у Елены появилось время подумать немного о собственной жизни – кратком периоде обладания этой мутационной связью – и о том, как им распорядиться.
То есть о Бруно. В следующие два года они продолжали при всякой возможности встречаться в доме, стоявшем в Сабинских горах. И как-то раз – оба сидели, вглядываясь в оливковую рощу и в долину за ней, – Елена спросила, не даст ли он ей почитать свой новый рассказ.
– Не думаю, что он тебе понравится, – ответил Бруно.
– А вдруг. Другие же нравятся.
– Идею его я позаимствовал из «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертого» Джорджа Оруэлла, – сказал Бруно. – Джулия, главный женский персонаж романа, упоминает о том, что лишилась невинности в шестнадцать лет – ее соблазнил партиец, которого потом арестовали
[25]
. И я подумал: занятно, этот человек – проходная фигура в сюжете Оруэлла – и в то же время главный герой своей собственной истории.
– Понимаю, – сказала Елена. – И ты написал о нем.
– Да. Он обманщик, не верящий в партию. И герой, хоть и остается всего лишь подстрочным примечанием к жизни Уинстона Смита.
Елена спросила, тщательно подбирая слова:
– А я? Я тоже подстрочное примечание к истории твоей жизни?
– Нет. Ты ее героиня.
– Старомодное слово.
– Беда моя в том, – сказал Бруно, – что у меня таких историй несколько. Ты – главная героиня одной. Той, что разворачивается здесь, в горах. И здесь.
Он приложил ладонь ко лбу.
– А в детстве? – спросила Елена.
– В детстве – нет. Тогда главным был я. Затем Роберто. А уж за ним шла ты.
– Не хочешь узнать, на каком месте стоишь у меня ты? – поинтересовалась Елена.
– Побаиваюсь, – ответил Бруно. – Если верить моему опыту, все женщины – абсолютистки. Они склонны винить тебя в том, что произошло до твоего появления в их жизни, в событиях, отменить которые ты не можешь. Даже в совершенных ими ошибках.
– Вот уж не думала, что ты так осторожен, – сказала Елена.
Ответ у Бруно имелся.
– С одной стороны, я вижу абстрактную силу – это пламя, то, что происходит между нами с тобой, меняя нас. А с другой – материальные обстоятельства жизни: договоренности, дома, квартиры, людей, работу. И думаю лишь о том, как бы нам получше приладить одно к другому – пламя и факты. Пламя тут главное. Мы можем, конечно, так и этак гнуть факты, чтобы приспособить их к нему. Но ты…
Он махнул рукой.
– Что я? – переспросила Елена.
– Если ты не получишь всего сразу, единого идеального существования, то будешь готова выбросить самое лучшее. Просто в сердцах.
– Я так никогда не поступлю, – сказала Елена. – Никогда.
И в то же время ей стало страшновато от этой их с Бруно несхожести.
В тридцать шесть лет Елена всерьез задумалась о ребенке. Она знала, в ближайшие десять лет никакое бесплодие ей не грозит, однако разумно все-таки больше не тянуть с материнством. Елена никогда не испытывала особого желания стать матерью – такого, о котором говорили многие женщины, словно деторождение было их глубинной потребностью. Потому ли, думала Елена, что она была единственным ребенком в семье, или же потому, что ее никогда не привлекало преобладающее в детстве состояние бессильной зависимости от взрослых.
Ясно было одно: если уж рожать, то от Бруно. Она любила его сильнее, чем могла бы любить другого мужчину, поэтому мысль о соединении ее клеток с его казалась логичной. Имелись у Елены и не столь рациональные мотивы. Мучительной особенностью их отношений с Бруно была разделенность – не только во времени и пространстве, но и в том, чувствовала порой Елена, что они – два разных существа. Даже встречаясь друг с другом, они оставались отдельными. А их ребенку от этого страдать не придется.
Пока она работала в лаборатории, подобного рода фантазии вызывали у нее улыбку; но дома, когда она поглядывала ночами на экран, – не вспомнил ли о ней Бруно? – фантазии выглядели вполне реалистичными.
В следующий раз Елена встретилась с Бруно осенью – солнце светило сквозь дымку, и его тепло и свет странно противоречили сырому запаху каштановых листьев под ногами. Середина осени, с детства памятная для Елены пора – по лесам, окружавшим их ферму.
Когда они поели на террасе, а Сильвия с дочерью ушли в деревню, вдруг резко похолодало. Они вошли в дом, Бруно разжег камин, сложив на его каменном полу оливковые поленья. Они уселись в кресла по сторонам низкого, обтянутого кожей столика, положив на него ноги.
– Я тут стала думать о детях, – сказала Елена. – Ты хотел бы стать отцом?
