Отец начинает тускнеть у меня на глазах. Я протягиваю руки, чтобы обнять его, я жаждал этого каждый день, прошедший со времени его смерти. Но, когда я смыкаю руки, он проскальзывает сквозь них. Я снова тянусь к нему, и снова руки мои остаются пустыми.
Тотчас яркий свет начинает сиять сквозь оба тела – его и Касама. Я Отступаю на шаг. я вижу, как очертания человека и коня расплываются, как обоих охватывает дрожь. На миг энергия, которая истекает из распадающегося массива, становится столь мощной, что свет ее позволяет мне увидеть весь мир до самых его краев.
Я вижу каждую частицу вещества, из которого они сотворены. Предо мной мелькает кожа дельфина, пробивающего волну, и кончик пера ныряющей в ночь совы. Под конец я вижу листок былинки, растущей при дороге, и пятую из шести мушиных лапок. Я вижу, как время стремглав летит над горами и реками, над городами и долами и валится в холодные океаны.
Я падаю на колени, наскребаю праха с земли, дабы посыпать ею главу, ибо мир, показанный мне, премного превосходит любой, какой мог сотворить бог. И вижу, как рой пылинок преображается в ладонь дитяти, которое родится там, где чужие звезды висят под южным небом.
И тогда, с новым богом в сердце моем, я выступаю в долгий обратный путь к месту, в котором расточусь и сам.
Читала Елена с таким неистовым интересом, что, дойдя до объяснений Имраза в любви к Касаму, отложила экран. Нельзя же, сказала она себе, ревновать к коню – к выдуманному мерину.
Не зная Библии, она не смогла уловить заимствованные оттуда ритмы, как не заметила и отсылки к Вергилиеву подземному царству, когда Имраз потянулся к отцу, чтобы обнять его
[24]
. Ее больше занимало, что человек этот воевал, как когда-то Бруно, и что спину его покрывали такие же, как у Бруно, рубцы. Но кто бы мог подумать, что тень ушедшего отца затмит собой все остальное?
Дочитав рассказ, она вскоре услышала, как Бруно снизу окликает ее.
Вскоре после возвращения в Мантую Елена получила сообщение от Беатриче Росси. «Срочно приезжай в Афины, дорогуша. Мы на пороге. Б. Р.».
Беатриче ждала Елену в аэропорту и по пути в город рассказала ей о случившемся. Рабочий сорвался с лесов в доке Пирея и напоролся на торчавший из бетона железный штырь. Железяка вошла ему в голову под нижней челюстью и вонзилась в мозг. Хирурги отпилили ее прямо в доке, но удалить не решились.
Самым странным было то, что сознания рабочий не утратил. Напротив, сказала Беатриче, сознание у него оказалось более чем ясным. Рабочий был разговорчив, чрезвычайно сосредоточен и поражал громадной памятью и подробнейшими планами на будущее – судя по всему, после несчастного случая все эти качества заметно усилились.
Доктор Росси сняла для Елены номер в отеле рядом с площадью Конституции.
– Похоже, железный штырь сделал за нас всю работу, – сказала Елена.
– Точно, – согласилась доктор Росси. – Думаю, он давит на зону, отвечающую за усиление самосознания.
– Пресловутый «нейтронный субстрат», – добавила Елена.
– Он самый! Самосознание не покидает больного ни на минуту, он просто не может скатиться к прежнему своему состоянию. Просканировав его, мы сумеем точно установить этот самый участок и выяснить, как он работает.
Несчастный случай произошел десять дней назад, и статья, напечатанная в популярном лондонском журнале, уже успела пробудить интерес к нему во всем мире. Озаглавленная «Человек-кебаб озадачил греческих врачей», она вплотную подобралась к самому важному, впрочем, не называя его.
Елене и Беатриче необходимо было решить в Афинах две проблемы: репутация доктора Росси в научном мире все еще оставалась подмоченной, а пускали к «человеку-кебабу» далеко не всех. Однако сам он, пребывая в сверхактивном состоянии, всячески радовался вниманию со стороны журналистов, уверенный, что может сообщить им нечто важное.
– Я полагаю, – сказала Елена, – если ты не сможешь пробиться к нему как ученый, тебе придется изобразить журналистку.
– Впервые в истории, – ответила Беатриче, – доктору придется пробираться в больничную палату под видом репортера.
Употребив все свое обаяние, Беатриче Росси уговорила клинику позволить ей проинтервьюировать пострадавшего для итальянского научного журнала. Доктор Росси действительно печаталась в нем, обман состоял лишь в том, что представилась она, назвав девичью фамилию матери. Проговорив с пациентом полчаса, доктор убедила его подвергнуться сканированию в ее присутствии.
– Вообще-то он своего рода монстр, – сказала она в тот вечер Елене. – Как по-твоему, сколько раз в течение одного часа тебе выпадают моменты подлинного самоосознания? В смысле, ты ведь можешь вести машину или играть на пианино, думая при этом о чем-то еще. Но настоящего самоосознания, на которое способны только люди?
– Раза три, четыре в час? – ответила Елена. – И всякий раз лишь на несколько секунд. А затем я возвращаюсь в полудрему, в состояние скринсейвера.
– А вот он «включен» постоянно, – сказала Беатриче. – Давление штыря на мозг делает пациента самым sapiens из всех homo, какие когда-либо жили на свете.
При первом сканировании Беатриче Росси не только наблюдала, но и давала кое-какие указания. По окончании сеанса технические сотрудники засыпали Беатриче вопросами, и ей волей-неволей пришлось раскрыть свое настоящее имя, после чего она, к вящему удовольствию пациента, полностью взяла на себя руководство всей работой.
Сканирование продолжалось три дня. Обе женщины, Беатриче и Елена, появляясь по утрам в клинике, производили впечатление неизгладимое. Они шествовали по коридору в лабораторию сканирования, и персонал клиники, журналисты, пациенты расступались перед ними: первой шла Беатриче Росси в полурасстегнутом белом халате, из-под которого виднелась юбка цвета жженого сахара и черные сапожки, а по пятам за нею – ее тихая, как мышка, сподвижница, Елена Дюранти, в очках и шерстяных брючках.
Истина открылась им на четвертый день. Определяющее качество человеческого сознания, давшее миру Леонардо, Моцарта и Шекспира, сделавшее людей чем-то лишь ненамного уступающим ангелам, оказалось не материальной субстанцией, но связью между таковыми. Разомкнутым контуром между «перемычкой Глокнера» и центром эпизодической памяти. Соединением двух издавна существовавших способностей. Хрупким и очень, по эволюционным меркам, молодым – насчитывающим лишь несколько десятков тысяч лет. Генерируемое «перемычкой» ощущение самости со скоростью света переносилось по этому пути и настраивалось, очищалось и обогащалось памятью. Железный штырь, войдя в мозг «Человека-кебаба» «разомкнул» его контур навсегда, больше не позволяя сознанию впадать в привычную дрему, в состояние «скринсейвера», которому человеческие существа с удовольствием отдают большую часть периода бодрствования.
