Фульвии, которая отправлялась под конец каждого дня прибираться в офисе, все это казалось таким странным. Откуда, скажите на милость, у ее девочки такие способности – ну хоть в чем-то? Но она испытывала и определенное облегчение. Она внимательно приглядывалась к Елене – не слишком ли та устает, не чувствует ли себя несчастной, – однако никаких признаков неблагополучия не замечала; сложная работа давалась девочке самым естественным образом: возможно, думала Фульвия, ее дочь – из тех редких людей, которым удается отыскать для себя идеально подходящую нишу.
Городская квартира Фульвии находилась на четвертом этаже современного многоквартирного дома, сквозь стены которого с легкостью проникали басы от веселящихся соседей. Спала Елена на диване в гостиной – он раскладывался, образуя вполне удобную постель. Вечерами она допоздна засиживалась в университетской библиотеке и домой возвращалась примерно в одно с Фульвией время, около десяти вечера, – они вместе ужинали пастой с фасолью, обсуждая события дня.
Когда Фульвия ложилась спать, Елена открывала свой экранчик и пробовала отыскать какие-нибудь следы Бруно. Он мог изменить фамилию, думала она; ему никогда не нравилось зваться Дюранти: Бруно видел в этом наглую претензию на родство с Роберто. Елена посылала ему сообщения, но ни одного ответа не получила – не исключено, что он сменил и идентификатор. Она не сомневалась, – Бруно рассержен, а уверенность, что боги готовы в любой миг погубить его жизнь, не позволяет ему поверить в собственную к ней любовь. Похоже, он счел за лучшее не поддаваться этому чувству.
Она любила Бруно, но он был далеко от нее. Его отсутствие стало раной, никогда не перестававшей кровоточить и пульсировать. Нелепость, говорила себе Елена. Главное – любовь, которая всегда остается с ними, а в одной мы находимся комнате или в разных, значения не имеет. Пройдет совсем недолгое время, и тела обоих сгниют в земле, – так ли уж существенно, что пока они располагаются в разных точках пространства? Что в этом может быть важного?
Елена всегда полагалась на свой рациональный ум и теперь в ярости понимала, что он подвел ее, что никакие доводы рассудка не в силах унять ее боль.
По окончании учебы она приступила к исследованиям в рамках последней уцелевшей в университете программы, однако, чтобы платить за еду и жилье, нужно было зарабатывать деньги. Ей удалось найти место на складе, с которого отправляли за город фургоны с продуктами; работа состояла в том, чтобы проверять грузы на соответствие заказам. Елена прикидывала, какую историю мог бы сочинить Бруно о ее личной жизни: скорее всего короткую. После защиты докторской ей предложили ставку преподавателя на кафедре неврологии; платили там ненамного больше, чем на продуктовом складе, но работа ее увлекала. Елена все время думала о Бруно, ни на мгновение не забывала о нем, однако другие мысли позволяли отодвигать его на самый краешек сознания. Почувствовав, что он начинает занимать в ее голове слишком большое или слишком болезненное место, она с новой силой сосредоточивалась на работе. Как ни странно, это помогало.
Людей, подвизавшихся в ее области, сильнее всего волновала мысль о том, что в один прекрасный день они смогут открыть физическую основу («нейронный субстрат», как они это называли) человеческого сознания. Никто из них толком не знал, что они станут делать с этой информацией, когда получат ее, однако она, подобно не завоеванной до 1969 года Луне, существовала, а значит, до нее следовало докопаться.
Большим шагом вперед стало изобретение сканера, который позволил получать детальные картины активности мозга. Ранние сканеры давали изображения размашистого и красочного вихревого движения; новые же ДССА-сканеры (двойная спектроскопия синаптической активности) показывали, что происходит непосредственно в синапсе. Разумеется, возник хаос. Данных набралось слишком много, чтобы из них можно было извлечь какую-либо пользу, однако затем немецкий докторант Алоис Глокнер заручился поддержкой компании, которая производила коммерческое программное обеспечение, и та помогла ему запустить сканер на сверхмалой скорости. Потратив на исследования многие месяцы, он обнаружил нечто поразительное: существует мгновение, когда все данные, собираемые живым существом посредством пяти его чувств, словно бы соединяются с сигналом, который поступает от основных внутренних органов. За этим мигом, названным «сцеплением», следует «вспышка»: у живого существа – будь то человек, дельфин или ворона – возникает ощущение собственного «я». Это мгновение проходит слишком быстро, чтобы им как-то воспользоваться, однако Глокнер обнаружил его, описал и, подобно любому хорошему нейрофизиологу из числа предшественников, застолбил соответствующий участок мозга, дав ему имя «перемычка Глокнера».
После сделанного им открытия университет обратился к благотворителям с призывом предоставить ему средства для покупки ДССА-сканера. На просьбу откликнулось частное лицо – женщина, дедушка которой занимался финансами и нажил не один миллион. В 1998 году правительство Италии подрядило его банк, чтобы тот собрал доказательства готовности экономики страны к переходу на единую европейскую валюту и помог, слегка смухлевав, скрыть ее долги, исчислявшиеся миллиардами лир. Что за этим последовало, известно, и отнюдь не исключено, что пожертвование на ДССА-сканер было сделано из чувства вины, однако мотивы жертвовательницы никого на кафедре Елены не волновали, все поблагодарили откликнувшуюся на их просьбу женщину и выстроились в очередь к чудодейственному прибору.
Главная часть загадки так и оставалась неразрешенной. Глокнер выявил определенный момент работы базисного сознания, но где же в мозгу размещается дополнительный ресурс самоосознания – тот, что позволяет человеческим существам писать, регистрировать данные, планировать, сочинять, проводить исследования и ощущать себя человеческими существами? Этот вопрос быстро стал центральным для всех университетских кафедр неврологии и всех больниц, каким посчастливилось обзавестись ДССА-сканером.
Исследования Елены прервались, когда она, вернувшись одним летним вечером домой, обнаружила мать мертвой на полу ванной комнаты. В возрасте пятидесяти трех лет Фульвия умерла от сердечной недостаточности, которая убила ее мать и бабушку.
Боже мой, говорила себе Елена, сидя в ожидании «скорой помощи» на краю кровати, подумать только, в детстве я так жаждала одиночества… А теперь отец, Бруно, мама. все ушли.
Похоронное бюро организовало кремацию в Мантуе, но после нее Елена, повинуясь внезапному порыву, отвезла прах в деревню, где прошло ее детство. Там она отыскала могилу Роберто и, позаимствовав лопату у своего давнего одноклассника Джакопо, вырыла ямку, достаточно большую, чтобы в нее поместился деревянный ящичек. О его содержимом Елена старалась не думать. По ее представлениям, в крематории не очень-то заботились о том, чей пепел в какую урну попадает, ящичек мог содержать и муку, и чей-то еще прах, и песок.
Стоя на коленях в сырой траве, Елена смотрела на него. Атомы, из которых состояла Фульвия, существовали с начала времен, вселенная в великой ее бережливости перемешает их и соединит по-новому, чтобы использовать и дальше, – так говорила себе Елена, желая, впрочем, чтобы ей дано было забывать, хотя бы на краткий срок, об этой суровой истине. Единственная ее надежда состояла в том, что случившееся было для матери достойным концом, утешительным завершением жизни, освобождением. Если наука права и мозг состоит только из неуничтожимой материи, тогда подлинная смерть – исчезновение человека навечно – практически невозможна.
