– Если это доставит вам удовольствие, лейтенант. Я был бы рад доставить вам удовольствие.
Лицо Мюллера мгновенно окаменело:
– Уходи. Ты мне противен.
– Так вы устроите мой перевод?
Страх покинул глаза Мюллера. Вернулось презрение. Он коротко улыбнулся:
– Ты хочешь умереть? Ты. трус?
– Вы отдадите приказ?
– Иди и умри.
Джеффри отпустили из крематория. Он прошел с двадцатью другими заключенными сквозь проволочную ограду к лесной прогалине, где все сменили полосатую форму на резиновые сапоги и непромокаемую одежду. Работа состояла в расчистке массовых погребений. Отыскать общие могилы было нетрудно – земля, которой их засыпали, просела, образовав озерца и лужи, издававшие такую вонь, что приближаться к ним не решались даже овчарки.
Участок проволочной ограды, избранный русскими для прорыва, до которого осталось тридцать шесть часов, находился совсем рядом. Зная, что конец близок, Джеффри набросился на работу. Нужно было продержаться две смены. Он сможет.
– Schnell!
Собаки в кои-то веки припадали к земле и повизгивали. Джеффри подобием лодочного багра выуживал из болота кишки, конечности и оттаскивал к кострам.
Пепел из крематория был навален между деревьями в количествах, которые гарантировали, что здесь ничего уже никогда не вырастет; местность вокруг походила на поверхность какой-то другой планеты. Эсэсовцы, все до единого, были в противогазах. Один из них сунул в руку Джеффри бутылку. Водка. Он глотнул. Охранники на миг приподнимали противогазы, чтобы глотнуть тоже. Бутылка водки переходила от охранника к заключенному и от заключенного к охраннику.
Немцы покрикивали, не закрывая ртов. Больше. Быстрее. Бодрее. И заключенные тоже кричали – по-польски, по-русски, на идиш. Горло Джеффри саднило от ора и рвоты. Он выкрикивал все слова, какие знал. Части человеческих тел падали на него с багров.
Один заключенный напал на охранника и был застрелен. Двое других сами бросились в костер, чтобы умереть. Одного из них вытащили и заставили работать дальше. Джеффри орудовал багром, закрыв глаза. Живот опустел, блевать было нечем. Он глотнул водки, еще, еще, и вслепую вернулся к работе.
День, ночь в сумасшедшем доме, снова день, яркое солнце над соснами леса, значит, ночью землю застелет густой туман, снова в резиновые сапоги, в отсыревшую одежду ночной смены и снова лес. Надо думать, в последний раз, поэтому работает он яростно. Хлорка, которой положено перебивать смрад, бессильно стекает с селезенок и маток. Час, за ним другой, день. За проволокой идет вечерняя перекличка, кричат охранники, и под этот шум колонна из пятидесяти-шестидесяти человек, поисковая группа, выходит из лагеря на строительную площадку. Они приподнимают доски, заглядывают в трубы, украдкой набивая карманы камнями и обломками кирпичей. С вышки на них расслабленно взирает часовой. Солнце садится за лес, «костровики», еле волоча ноги, тащатся к своему бараку.
А поисковая группа подбирается к проходу в проволочной изгороди. Выстрел, это уж как водится. Труп. Команда, еще одна, мгновенное замешательство. Люди из поисковой группы смешиваются с «костровиками». Часовой на вышке начинает нервничать – русские, человек пятьдесят, орут, швыряют железяки и камни, подлетают к вышке, она накреняется, опоры ее подламываются, и Джеффри поворачивает назад, теперь он с ними, и мчится в лес, разбрасывая ногами сосновые иглы и лунный пепел, бежит так, точно отдал две последние недели отдыху, руки и ноги движутся сами; спокойнее, Тальбот, побереги силы, оставь немного на потом; проходит целая минута, прежде чем до него доносится вой сирен, стрельба, собачий лай.
В 1946 году осенний триместр начался в Крэмптонском аббатстве 17 сентября. Днем раньше миссис Литтл вошла, постучав, в кабинет мужа.
Лучший друг мистера Литтла, кламбер-спаниель по кличке Гип, спал перед неразожженным камином, запах пса смешивался с ароматом трубочного табака «Сэр Филип Сидни», который курил его хозяин.
– Мы недосчитаемся по меньшей мере трех мальчиков, – сказал Долговязый Джон, подняв взгляд от листка линованной бумаги, где что-то подсчитывал. – Доддингтон не вернется. Отец погиб, матери его обучение не по карману. А цены на уголь, продукты, электричество. Мне придется урезать жалованье. А заодно, пожалуй, и Гаррарда уволить.
– Но кто же будет ухаживать за спортивными площадками?
– У нас есть этот новичок. Фрэнклин. Я попрошу его взять на себя стрижку газонов и уход за ними – в добавление к тренерству в младших классах.
– Сколько мы платим Гаррарду?
– Столько же, сколько приносит за год один ученик.
– О боже, – сказала миссис Литтл, садясь и машинально поглаживая Гипа по голове. – Выходит, плохо наше дело, милый?
– Похоже на то. Отмены карточной системы пока не предвидится. В министерстве говорят, она просуществует пять лет, как минимум. А тут еще родители беспокоятся насчет того, чем мы кормим их малышей.
– Кастелянша написала об этом в министерство, так ей предложили укреплять здоровье мальчиков солодовой патокой.
– Может, уволить кого-нибудь из прислуги? – спросил Долговязый Джон.
– Их всего-то пять осталось. И платим мы им гроши.
Мистер Литтл затянулся «Сэром Филипом Сидни».
– Не забыть бы как-нибудь пригласить к нам на ужин нового директора приюта для душевнобольных. – Он задумчиво выпустил клуб дыма. – Похоже, придется заняться набором новых преподавателей.
– Объявления в газетах?
– Боже милостивый, нет. Но необходимо, чтобы о нас заговорили. Крэмптонское аббатство – первоклассная школа и так далее. Бакстер уже вернулся?
– Да, я видела его сегодня после полудня.
– Я и ему жалованье снижу.
– Опять, милый?
– В предупреждение. После того как служанка обнаружила в его комнате склад бутылок из-под джина.
– У него теперь и на пиво с сигаретами еле-еле хватает.
– Вот и хорошо. Ладно, пора отправляться на вечернюю прогулку. Пойдем, Гип. Пошли.
Спаниель тяжело поднялся с коврика у камина и последовал за хозяином в коридор, прошел мимо двери, обитой зеленым сукном, спустился по широкой дубовой лестнице, миновал большой каменный камин с висевшей над ним церемониальной шпагой и вышел на теплый еще воздух ноттингемширского вечера. Опыт научил пса, что все эти нежелательные усилия, включая спуск с холма в деревню, со временем принесут ему что-нибудь вкусненькое.
Долговязый Джон Литтл, не уделив внимания ни розарию с декоративной аркой, ни раскинувшемуся за ним заросшему парку, направился к огородам – по их озаренной солнцем кирпичной ограде пластались шпалерные яблони и груши, отягощенные плодами. Он прошелся, хрустя гравием, по тропкам, огибавшим открытые парники, заглянул в теплицы – из распахнутых дверей тянуло помидорным духом. По его расчетам, прослужить оставалось всего пять лет, а потом он сможет передать пост директора сыну, который работал сейчас младшим воспитателем в мидлендской частной школе. Пенсии вряд ли хватит, чтобы обеспечить им с миссис Литтл приличную жизнь, однако оставался шанс получить какие-то деньги от попечителей школы – из их резерва на непредвиденные расходы. В противном случае придется коротать старость в одном из заброшенных флигелей школы – чтобы его протопить, потребуется, наверное, давать в гуманитарных классах уроки латинского стихосложения.
