Матрос повалился на спину, и Бром Бом отвернулся от него. За те мгновения, пока он стоял рядом, Тулага успел заметить, что темные зрачки метиса необычно велики и по краям их тянется кольцо из тускло-желтых пятнышек, будто приклеившихся к радужной поверхности крошечных лепестков ржавчины. Такую картину Гана уже видел в глазах Лен Алоа. Да и манера речи Брома Бома напоминала ту, что была присуща его помощнику. Как если бы оба они еще не сошли с ума, но находились на грани безумия и, чтобы не переступить эту грань, им приходилось совершать постоянное волевое усилие, неизменно пребывать в душевном напряжении, причем они сами догадывались о своем ненадежном состоянии и в то же время не отдавали себе в нем отчета, так как загнали свою догадку куда-то далеко в глубь рассудка, а на сознательном уровне позабыли о ней.
Гана насчитал два десятка охранников, все они производили впечатление душевно нездоровых людей. Казалось, что некая подтачивающая рассудок болезненная страсть исподволь повелевает ими.
– Ладно, теперь вас раскуют, – проворчал Алоа, когда Бром Бом исчез из виду.
Их подвели к кузнице, где бородатый туземец в фартуке при помощи клещей, долота и молотка стал снимать кандалы и цепи. Глаза его оказались еще более необычными, чем у охранников: тускло-желтые пятнышки слились в сплошное тонкое колечко, ржавым ободом окружающее темный зрачок. Расковывая пленных, кузнец не произнес ни одного внятного слова, хотя беспрерывно что-то мычал, иногда тряс головой, покряхтывал и постанывал, будто ощущал боль, не очень сильную, но беспрерывную.
Рабов поставили перед воротами, разделив на две группы – Гана с краснокожим оказались во второй, – после чего охранники уперлись в торец бревна, лежащего на четырех утопленных в створки крюках, и сдвинули его. С низким скрипом ворота открылись, показав длинный дощатый настил. В начале его, прямо за створками, высилась прямоугольная рама из бревен. От верхней части горизонтально над досками тянулась мощная раздвижная балка с железными кольцами. Под рамой стояла лебедка с рукоятями и рычагом, вверх шла крепкая веревка, проходя через кольца до конца балки, заканчивалась у большой плетеной корзины овальной формы, размером с джигу. Пока первую группу рабов вели к корзине, Гана глядел вслед. Настил на два десятка шагов выступал за край провала. Воздух струился, будто снизу шел сильный жар. Нечто невидимое било вверх, и в дрожащих потоках его противоположная сторона настила чуть подрагивала, колебалась.
Под дулами огнестрелов первая группа прошла к корзине и залезла в нее.
Трое охранников слегка провернули лебедку – веревка натянулась, балка скрипнула, и корзина с людьми, приподнявшись, соскользнула с края настила. Когда она закачалась в воздухе, туземцы сдвинули рычаг. Лебедка с частым потрескиванием начала раскручиваться, опуская корзину, которая поплыла вниз сквозь призрачный световой столб.
Лен Алоа прошел мимо оставшихся пленников, встав на краю настила, посмотрел вниз. Через некоторое время он поднял руку – туземцы налегли на рычаг, потрескивание почти смолкло, лебедка закрутилась медленнее. Когда он махнул рукой, охрана остановила ее. Алоа глядел еще некоторое время, после чего достал из-за пояса пистолет и выстрелил в провал, скорее всего, показывая кому-то, кто не хотел покидать корзину, что сделать это все же придется. Кивнув, он вернулся, а туземцы принялись вращать лебедку, вытягивая корзину обратно.
Лен Алоа прокричал:
– Кто из вас был плотником? Старый умирает, совсем слабый, ему нужен помощник, кто после заменит его. Так кто… Ну?!
Один из матросов несмело поднял руку, Лен ткнул в него пальцем, и пленник шагнул вперед.
– Будешь жить в бараке. Вместе с кузнецом, поваром и старым плотником. Вы, все остальные, – прощайте! И оглянитесь, посмотрите по сторонам. Поверхность видите в последний раз!
Вскоре вторая часть пленников оказалась в корзине. Их заставили опуститься на колени, после чего корзина вновь закачалась у края настила. Гана, протиснувшись мимо Хаханы и белокожего матроса, выглянул из-за борта. Провал казался бесконечным, но дно его скрывала не тьма, а огромный стог блекло-желтого света, казавшегося сверху объемным, будто вещественным. Он напоминал гигантскую косматую тушу, гору плоти, лежащую в глубине мира. Свет этот иногда чуть шевелился, меняя положение тела, положение себя – и тогда озарял что-то еще, что находилось внизу, в десятках танга под долиной или, быть может, куда глубже… Сколько Тулага ни щурился, он не мог разглядеть, что именно: слишком непривычным, чужеродным оно казалось. Но именно это странное, расползшееся, шевелящееся тело обретшего плоть света являлось источником грязно-желтого потока, что бил из провала. Возникло ощущение, сходное с тем, которое вызывал гношиль, следы от смазанных наркотиком ран разом будто сжались, стянув к себе кожу.
Поднимающийся поток был полон скрытого напряжения, горячечной дрожи, исступления – и этими своими особенностями странным образом напоминал манеру речи Лена Алоа и Брома Бома. В призрачных струях все, что находилось ниже, извивалось и подрагивало.
Примерно в половине танга под своими ногами Гана разглядел длинный каменный выступ, а гораздо ниже – еще один. Корзина тихо поскрипывала, веревка опускалась медленно и плавно, без рывков. Пленники сидели молча: с того самого времени, как они попали в долину, никто, кроме Тулаги и краснокожего, не обменялся ни единым словом.
Когда корзина ударилась днищем о каменный выступ, веревка продолжала разматываться еще несколько мгновений. Тулага выпрямился, поглядел вверх. Далеко-далеко виднелись поддерживающие помост бревна и голова Лен Алоа, наблюдавшего за рабами.
Первым на каменную поверхность шагнул Хахана, следом Тулага, за ними выбрались остальные. Выступ начинался от дыры в склоне, в глубь каменной толщи вел неширокий, слегка наклонный туннель. На этот раз в корзине спустились девять человек: четверо белых, Гана, трое островитян и краснокожий. На лицах туземцев читался суеверный ужас.
Только сейчас Гана заметил в полусотне локтей ниже кольцевую деревянную площадку без ограды, опоясывающую провал. Под ней торчал каменный язык, почти такой же, как и этот, разве что немного длиннее. Там кто-то сидел, сверху пленник видел его темя, плечи и руки. Человек не шевелился, голова была чуть повернута набок: он уставился в бездну, на дне которой обитала световая туша.
Когда пленник шагнул внутрь, Хахана поманил его к себе и показал на стену. Гана присмотрелся, недоуменно провел по поверхности ладонью… Камень слегка изменил цвет и потерял твердость, стал мягковатым, пористым.
Рабы столпились, поглядывая друг на друга одновременно враждебно и испуганно. Стоящий позади всех пленник, белокожий здоровяк на голову выше Ганы, что-то сказал, после чего все обернулись. Корзина медленно поднималась. Раб сделал было шаг в ту сторону, вытягивая вперед руки, будто намереваясь броситься к ней и вцепиться в край, но сразу остановился.
– Этот… пялится сверху, – пробормотал он, выглядывая из отверстия в склоне. – И пистоль в руке. Пальнет сразу, если кто назад попробует…
