Рука дрогнула, Арлея отдернула ее – но лишь через мгновение после того, как в орехе едва слышно булькнуло и густая коричневая капля упала в горлышко бутылки.
Она попятилась, шевеля губами, что-то бормоча. Опустила руку с орехом, остановилась, не зная, что делать дальше. Вылить водку в щель между половицами? Выбросить в кусты? Шагнув к столу, схватила бутылку и пошла в сторону окна, сквозь которое был виден узкий закуток между высокой оградой и торцом конюшни. Когда Арлея распахнула ставни, голос одного из присланных Уги-Уги туземцев зазвучал громче, так что она расслышала слова: «Атуй – плохо, огонь много вчера, мы тушить. Но Большая Рыба все одно желает сразу женку новую во дворец брать, не тут с ней жить…» – «Ты что, не понимаешь? Его ладья…» – откликнулся Диш, но дальше она не слушала. Рука, уже поднявшаяся, чтобы разбить бутылку о стену конюшни, опустилась, и Арлея изо всех сил швырнула в окно вместо пойла орех с серапионовой слюной – тот ударился о доски и лопнул, оставив на дереве темное, быстро высыхающее пятно.
Она закрыла окно, поставила бутыль в центр стола, отряхивая ладони, покинула комнату, нетвердым шагом прошла на кухню и там увидела Лили.
– Девочка… – прошамкала толстуха, расплываясь в жалкой улыбке. – Твой не плакал?
Положив на доску большой нож, которым до того разрезала мясо, старая туземка, похожая на свою сестру Илию, только куда более толстая, обняла Арлею. Мгновение девушка держалась, затем подалась вперед, прижавшись лицом к мягкому теплому плечу. Грубые руки обхватили ее, широкая ладонь погладила по голове. Лили забормотала что-то успокаивающее и бессмысленное, но Арлея ее не слушала. Голоса снаружи смолкли. В маленьком, покрытом мучной пылью квадратном окошке кухни одна за другой мелькнули фигуры туземцев, затем стукнула входная дверь, и раздались шаги: хозяин торгового дома Диш Длог, закончив разговор с посланцами Уги-Уги, направлялся в свой кабинет.
Глава 16
Юная серлепка была не длиннее человеческой руки. Ее влажно поблескивающее гибкое тело слегка извивалось в потоке пуха. Щель жабр посередине головы, между двумя выпуклыми глазами, то сжималась так, что становилась не видна, то раздвигалась, показывая мягкие розовые гребни, вяло извивающиеся внутри. Тулага глядел на акулу, а она, всплыв к самой поверхности, глядела на него. Верхний треугольный плавник – еще не слишком крепкий и потому не годящийся для топоров, но уже шершавый настолько, чтобы стесывать человеческую кожу при малейшем прикосновении, – торчал из эфира на ширину ладони. Прозрачно-розовые пухлые губы, покрытые кровавыми жилками, были приоткрыты, обнажая другие – лиловые, сдвинутые трубочкой. Гана уже определил, что акуле около года. Именно в этом возрасте вещество, которое они могли с силой выплевывать второй парой губ, становилось ядовитым. Поэтому беглец висел в потоке не шевелясь, хотя серлепка была не единственной опасностью: со стороны реки к рощице, посреди которой он сейчас находился, медленно подбирались четверо ловцов.
Двое туземцев, молодой и старый, и двое бледнолицых среднего возраста. Другие охотники рассредоточились по всему мелкооблачью: кто-то застыл, как статуя, на валуне, кто-то замер на лозоплавке или брел по дну – каждый действовал самостоятельно, но эти четверо решили, что преступник прячется именно в роще, и объединили усилия. Они двигались попарно, со стороны северного берега и от реки, очень, очень медленно – погружали в облака ноги в жабьих перчатках и гребли, а поток пытался отнести их посудины к руинам башни. Все четверо ссутулились, нагнув головы, вглядываясь в перекаты перед собой. Правые руки были подняты, жала двузубцев обращены наискось вниз; малейшее движение – и они устремятся в облака, чтобы пронзить того, кто попытается прошмыгнуть мимо охотников.
Тулага почти не дышал. Серлепка висела, сонно шевеля горизонтальными плавниками, приоткрывая и закрывая внешние губы. Пустые матовые глаза ее смотрели на человека.
Та пара ловцов, что плыла со стороны берега, оказалась ближе к беглецу. Он уже отчетливо видел их краем глаза и все же не решался пошевелиться, потому что акула могла отреагировать на движение. Однако оставаться здесь дальше было нельзя: он рисковал получить плевок, смертельный или нет, либо удар двузубцем – смертельный в любом случае. Гана стал очень медленно сгибать правую руку, вытягивая себя за ствол дерева. Его коса извивалась в облачном течении, и со стороны казалось, что это не человек, но лишь зацепившаяся за дерево коряга с измочаленной веткой на конце. Серлепка дернулась, глаза сдвинулись, будто мягкие шарики в темных осклизлых ободках, воздушный пузырь под еще нежным, просвечивающим брюшком чуть раздулся. Гана повернул голову, и лицо его проскользнуло под свисающим со ствола поломанным суком. Пух едва слышно шипел, обтекая растение, в нем полоскались нити зацепившегося за кору мха.
Внешние губы акулы приоткрылись, а вторая пара мгновенно вытянулась вперед, складываясь трубочкой… тонкая, как игла, прямая серебристая струйка пронзила пух и уперлась в левый локоть Тулаги. Серлепка рывком отплыла назад, качнувшись, завалилась на бок, повернулась и пропала в эфире, махнув раздвоенным плоским хвостом.
А Гана наконец оказался за деревом, и охотники ненадолго исчезли из поля зрения. Локоть немного пекло, но и только: все же акула была слишком молода. Если бы Тулага повстречался с ней через месяц, то почти наверняка не пережил бы встречи. Однако он понимал, что охотники вскоре достигнут рощи и тогда все закончится: он не сможет убить одновременно четверых профессиональных ловцов серапионов, только двоих, если попытается метнуть разом оба ножа. Хотя его левая рука была немного менее ловка, чем правая, такое можно было проделать. Но за это время вторая пара успеет кинуть двузубцы, и почти наверняка оба попадут… впрочем, достаточно будет и одного.
Донесся негромкий свист, затем щелканье: готовясь одновременно вплыть в рощу, охотники обменивались сигналами. Гана медлил, обдумывая мысль, только что пришедшую в голову. Ловцы привыкли высматривать движение в облаках и метать двузубец в подплывающего из глубины серапиона. Моллюскоглавец мог выскочить над поверхностью чуть в стороне, а не подныривать под лозоплавку… В любом случае охотники всегда держат в поле зрения облака, то есть глубину и поверхность, но не воздух, не пространство над эфиром – ведь серапионы не обитают там, где могут расти деревья или торчать высокие камни.
Тулага вонзил в ствол нож, затем второй. За растениями он все еще не видел ловцов, так как находился сейчас на юго-западной стороне рощицы, а они подплывали с севера и востока. Согнувшись, почти прижав колено к груди, он поставил ступню на рукоять нижнего ножа, ухватился за верхний, приподнялся немного, сжал ствол ногами, выдернул клинок и вонзил выше… Деревце начало прогибаться под его весом. Гана полз, физически ощущая простор бухты за своей спиной: каждое мгновение любой из многочисленных охотников, которые застыли на одном месте или медленно скользили на лозоплавках, мог поднять голову и увидеть фигуру, взбирающуюся по дереву.
Вновь раздался едва слышный короткий свист, и одновременно трое ловцов оказались в поле его зрения. Двое слезли со своих суденышек, пристегнули их ремнем к спине и теперь ковыляли, низко согнувшись, почти присев на корточки, сжимая занесенные двузубцы обеими руками. Охотники всматривались в пуховую белизну перед собой, в едва проглядывающий сквозь нее ковер из переплетенных веток и стеблей, которыми здесь было устлано дно, готовые вонзить жала в любую тень.
