Жизнь в бараке, в котором поселили «женщин Шиндлера», скорее можно было назвать существованием на открытом воздухе. В окнах не было стекол – они служили лишь для того, чтобы чуть смирять порывы холодного ветра из России. Большая часть узниц маялась дизентерией. Корчась от спазм в желудке, они в своих деревянных башмаках добирались до жестяного ведра, стоявшего в грязи. Женщины, выносившие его, получали лишнюю миску супа.
Как-то вечером Мила Пфефферберг подошла к ведру, но дежурившая рядом с ним женщина – неплохой человек, Мила знала ее еще девочкой – стала настаивать, чтобы та дождалась, пока появится другая девушка, с помощью которой она вынесет ведро и попользуется им снаружи. Мила заспорила, но ей не удалось переубедить эту женщину. Обслуживание этого примитивного «сантехнического устройства» стало чуть ли не профессией среди тех, у кого от голода мутилось в глазах, и их стараниями в бараке появились определенные правила пользования. Им казалось, что, правильно «управляя» ведром, можно добиться и порядка, и гигиены, и здоровья.
Наконец, тяжело переводя дыхание, рядом с Милой возникла согнутая от спазмов в животе девушка. Она тоже была молода: в мирные дни в Лодзи женщина, дежурившая у ведра, знавала ее юной новобрачной. Двум девушкам пришлось подчиниться и триста метров тащить по грязи свой груз. Девушка, которая несла его на пару с Милой, спросила:
– Где сейчас может быть Шиндлер?
До сих пор никто из обитательниц барака не задавал этот вопрос, вкладывая в него столько неприязни. Наоборот, например, Люся, молодая вдова с «Эмалии», двадцати двух лет, говорила: «Вот увидите, в конце концов, все наладится. Будет и тепло, и в руках – миска супа от Шиндлера». Она и сама не понимала, почему постоянно твердит это. Во время пребывания на «Эмалии» она никогда не строила никаких планов. Она отрабатывала свою смену, съедала суп и ложилась спать. И не предсказывала грандиозных событий и перемен. Прожила день – и достаточно. Теперь она тяжело болела. Холод и постоянное чувство голода довели ее до полного истощения, но она сопротивлялась из последних сил. И все же она подбадривала себя, повторяя обещания, данные Оскаром…
Вскоре женщин перевели в барак неподалеку от крематория, и всякий раз, когда их куда-то гнали строем, они не знали – ведут ли их на самом деле в душ или в газовые камеры. Но и тогда Люся продолжала стоять на своем. Даже когда они чувствовали, что вот-вот исчезнут с лица земли в этом полном отчаяния мире, «женщины Шиндлера» оставались верны себе…
Когда в Бринлитц прибыли мужчины, он представлял собой только внешнюю оболочку лагеря. Нары еще не были сколочены; в спальнях наверху – лишь разбросанные по полу охапки соломы. Но было тепло, потому что паровые котлы уже работали на всю мощь.
В первый день повар еще не приступил к работе. Вокруг будущей кухни были навалены мешки с корнеплодами, и люди ели их в сыром виде. Позже удалось сварить суп, испечь хлеб, и инженер Финдер начал распределять заключенных на работы.
Сначала, пока за ходом дела наблюдали эсэсовцы, обживание нового места разворачивалось неторопливо. Остается загадкой, каким образом коллектив заключенных понял, что герр директор Шиндлер больше не принимает участия в «военных усилиях». Работали в Бринлитце медленно и без напряжения. Поскольку Шиндлер так и не поставил вопрос о количестве продукции, которую предприятие должно выпускать в день и в месяц, эта неторопливость стала для заключенных их способом мести, с помощью которой они заявляли о себе.
Придерживаться такого темпа работы в других местах было опасно. По всей Европе рабы, получая по шестьсот калорий в день, выбивались из сил, надеясь произвести на надсмотрщиков самое лучшее впечатление и оттянуть день отправки в лагерь смерти. Но здесь, в Бринлитце, всеми овладело опьяняющее чувство свободы! Лопаты едва ковыряли землю – но все нерадивые работники оставались в живых.
В первое время это подсознательное сопротивление не было слишком явным. Многие мужчины-заключенные беспокоились о судьбе своих близких женщин: Долек Горовитц – за жену и дочь, находившихся в Аушвице, братья Рознеры – о своих женах. И Пфефферберг не мог оправиться от потрясения, узнав, что его Мила оказалась в Аушвице. Яков Штернберг и его десятилетний сын были поглощены мыслями о судьбе их жены и матери – Клары Штернберг. Пфефферберг подошел в цеху к Шиндлеру и в который раз спросил его: когда прибудут женщины.
– Я их вытащу оттуда, – бросил ему в ответ Шиндлер.
Он не стал вдаваться в объяснения.
Он не мог публично сообщать, что эсэсовцам в Аушвице, скорее всего, придется давать взятки. Он не сказал, что уже вторично послал список женщин полковнику Эриху Ланге и что они с ним на пару изо всех сил стараются переправить всех поименованных в списке женщин в Бринлитц.
Он не стал ничего объяснять.
Только и сказал:
– Я их вытащу оттуда.
Гарнизон СС, который в эти дни прибыл в Бринлитц, вселил в Шиндлера кое-какие надежды. Он состоял из резервистов средних лет, призванных сменить молодых эсэсовцев, посланных на линию фронта. Среди них было не так много психов, как в Плачуве, и Оскар всегда мог рассчитывать на их расположение, подкармливая их из своей кухни – пусть пища не отличалась изысканностью, но ее было вдоволь. Посещая их казарму, он то и дело заводил речь об уникальной квалификации его заключенных, о том, как важно, чтобы они с полной отдачей работали на производстве. Противотанковые снаряды и гильзы, объяснял Шиндлер, по-прежнему находятся в секретном списке первоочередной продукции. Он давал понять, что со стороны гарнизона не должно быть никакого вмешательства в производственную деятельность, ибо это будет мешать рабочим.
По глазам слушателей он ясно понимал, что их более чем устраивает пребывание в этом тихом городке. Они надеялись, что им удастся переждать здесь все катаклизмы. Они не собирались врываться в мастерские, подобно Гету или Хайару, и чинить там расправы. Меньше всего они хотели, чтобы герр директор пожаловался на них – того и гляди, в два счета окажешься на фронте!
Комендант гарнизона еще не прибыл. Он сдавал предыдущую должность в рабочем лагере в Будзыне, где вплоть до недавнего русского наступления производились запасные части для бомбардировщиков «Хейнкель». Оскар Шиндлер знал, что командир гарнизона молод и напорист. И скорее всего, он отвергнет требование герра директора держаться подальше от лагеря.
Оскар занимался хлопотами по заливке бетонных фундаментов, пробиванием дыр в крыше, чтобы установить массивные прессы «Хило», уговаривал эсэсовцев не зверствовать с заключенными, с трудом привыкал к семейной жизни с Эмили – и тут он был арестован в третий раз.
Гестапо явилось во время обеденного перерыва. Шиндлера не было, он с самого утра уехал в Брно по каким-то делам. И тут в лагерь из Кракова прибыл грузовик, нагруженный разным добром для герра директора: сигаретами, ящиками с водкой, коньяком, шампанским. Позже кто-то утверждал, что все это принадлежало Амону Гету: ранее Шиндлер передал его Гету в обмен на поддержку переезда в Бринлитц, а теперь забрал обратно. Гет вот уже месяц сидел в тюрьме и не пользовался больше никакой властью, а содержимое кузова могло пригодиться Оскару в тех же целях – пошло бы на взятки.
